— Сбегаем и два раза для такого красавчика! Только прежде надо выпустить из радиатора антифриз.
— А это что за «антифриц»?
— Смесь против мороза. Немец хитер. В радиаторе наверно антифриз налит.
__ Откуда ты всё это знаешь? — удивился Домарацкий.
— Да у нас на прошлой неделе бронетанковые машины стояли. Тоже на дворе. Я всё видел. Если б не выставляли на ночь часового, я б показал им, что такое «антифриц»!
Через несколько минут друзья шли с водой: Коля нес два ведра, Алесь — одно.
— На патруля не напороться бы! — забеспокоился Шмель.
— Кто пойдет в этакую вьюгу? А если и наскочим, — воду несем. Что тут такого?
Подошли к машине. Еще раз осмотрелись — кругом лишь ветер да снег.
— Постой тут, а я выпущу из радиатора этого «антихриста». — Шмель оставил друга с ведрами на тротуаре, а сам подбежал к трехтонке и стал что-то делать у радиатора. Наконец он тихо позвал:
— Коля, давай!
Домарацкий поднес ведра.
Шмель открыл краник, выпустил смесь и стал лить в радиатор воду.
Вылил одно ведро — легче на душе. Второе — еще камень с плеч. Взялся за третье.
— Ну, вот и напоили сосунка!
— Вода не очень холодна — в сенях стояла, — жалел Домарацкий.
— Сойдет. Дедушка-мороз градусов прибавит. Весь блок пойдет к чорту. Готово! А теперь, браток, уноси ноги! — Алесь передал Коле ведро и, перебежав улицу, исчез в тем дворе.
Домарацкий тоже не стал мешкать у машины.
«Хорошо, что метет, — следов не останется!» — думал он, поспешая домой с пустыми ведрами.
Когда утром Домарацкий шел на работу, трехтонка стояла на месте. Возле нее суетился шофер. Он кричал и ругался. Немец-ефрейтор озабоченно ходил вокруг машины, дуя в кулаки.
На работе к Домарацкому подошел Алесь.
— Как здоровье малютки? — тихо спросил он.
— Простудился, бедненький, — весело, в тон ему ответил Домарацкий. — До сих пор лечат.
— Теперь его не так-то скоро на ноги поставишь. Вот что значит оставлять маленького без догляда!
С этого вечера Домарацкий и Шмель повели систематическую охоту на беспризорные немецкие машины.
Проезжие шоферы зачастую оставляли на ночь машины под открытым небом, а сами беспечно уходили в тепло.
Домарацкий и Шмель с вечера присматривали себе жертву. А когда над Оршей спускалась ночь, они осторожно подкрадывались к машине и наливали в радиатор воду.
Комсомольцы называли их: «пожарная команда», но Домарацкий возражал. Он называл по-иному: «Холодная обработка фрицев по способу профессора Алеся Шмеля».
XIV
Заслонов действовал методично, по намеченному райкомом плану. В первый месяц ему надо было войти в доверие к врагам, разбить предубежденность, с какой они — вполне естественно — подходили к нему, как к бывшему советскому начальнику депо.
Хорошей постановкой работы он усыпил их бдительность и получил возможность перейти к активным действиям.
В его плане большую роль должен был сыграть мороз.
И он тоже не подвел Заслонова.
Как только ударили настоящие морозы, Заслонов начал с небольшого — дал приказ людям:
— Заливать пути!
Это значило, что паровозники должны были, где только представлялась хоть какая-либо возможность, лить воду на рельсы, стрелки, крестовины. На обледенелых путях так легко свалить паровоз с рельсов.
Алексеев, которого Заслонов всё-таки перевел на должность машиниста, однажды среди бела дня проделал следующее. Набрав воду в тендер, отвел колонку, а воду нарочно не закрыл, и она бурным потоком хлынула на рельсы.
Алексеев не заметил, что к паровозу с другой стороны подходили шеф и Заслонов. Контенбрук, увидев водопад, еще издали закричал и заругался. Заслонов поддержал немца.
Алексеев в первую секунду даже не поверил своим глазам: Константин Сергеевич был по- настоящему зол. Он отчитывал механика за непростительную небрежность, но не сказал, какую. Заслонов был сердит за то, что Алексеев прозевал Контенбрука.
После этого случая паровозники стали более осмотрительными и старались заливать пути ночью.
Общими усилиями паровозников и мороза оршанские пути стали больше походить на каток, чем на исправный рельсовый путь. Всё кругом обледенело. Оккупанты вынуждены были скалывать лед.
В эти же дни Пашкович, работавший машинистом, изловчился и въехал ночью своим паровозом в бок товарного состава. Он разбил два вагона и повредил правый цилиндр паровоза.
— Надо было перевернуть паровоз набок, — сказал Заслонов Пашковичу.
Группы стрелочников и сцепщиков пользовались каждым удобным случаем — вьюгой, ночной темнотой, чтобы посильнее ударить по врагу: пускали состав на занятый путь, переводили стрелку в тупик, старались свалить паровоз, ослабляли сцепку.
На угольном складе машинисты незаметно подпиливали тросы углеподъемного крана, чтобы создать перебои в снабжении паровозов углем.
Заслонов смотрел, как отнесется к этой разнообразной «пробе пера» Контенбрук.
Шеф был недоволен, но пока что относил всё за счет случая и зимы.
Тогда Заслонов, не теряя времени, перешел к еще более активной деятельности.
В один из дней он пришел на паровоз, на котором Доронин с помощником Пашковичем должны были отправиться под товарный состав.
— Знаешь инжектор? — сурово спросил Заслонов у старого машиниста.
Доронин удивленно посмотрел на него.
— Знаю, Константин Сергеевич.
— Не делай того, что знаешь! — сказал Заслонов и ушел.
Фашист-конвоир вопросительно смотрел то на Доронина, то на Пашковича.
— Начальник — у-у! — показал Пашкович глазами на уходившего в депо Заслонова.
— O, ja, ja! — поддакнул «филька».
В поездке как будто бы всё шло нормально: машинист и кочегар делали, что полагается; уголь и вода были, но состав дотянулся только до станции Гусино, а не до Смоленска. Паровоз вдруг отказался работать.
«Филька» удивленно воззрился на обоих и всё допытывался:
— Warum?
— Машинка капут! — отвечал Пашкович.
— Warum? — не отставал фашист.
— Мороз, мороз!
— O, ja, ja! — согласился наконец конвоир.
Состав был на несколько часов задержан, а паровоз отправили на буксире назад, в Оршу.
Чтобы это не было единичным случаем, Заслонов: дал приказ паровозникам при всяком удобном случае замораживать инжекторы и водяные насосы.
