улучшились. Контенбрук не имел, казалось, основания быть недовольным начальником русских паровозных бригад. Паровозные бригады посылались на поезда без проволо?чек.
Контенбрук, разумеется, знал, что по соседству, на перегоне Борисов — Минск, а особенно Смоленск — Вязьма взрывались какими-то минами паровозы, но это всё-таки не касалось его депо.
Через Оршу лишь тащились на буксире исковерканные, с вырванным нутром паровозы. Их можно было видеть каждый день, как они «сплоткой»[6] по нескольку паровозов следовали на запад.
Хотя ни один партизан-железнодорожник не попался с поличным, но немецкая разведка догадалась, в чем дело. И в Орше, как и в других депо, тоже попытались проверять уголь на угольном складе: перебрасывали по кусочку, всматривались, — не в этом ли мина, — а куски побольше разбивали.
Заслоновцы посмеивались, глядя на бессмысленную бесполезную работу.
— Ищи ветра в поле!
— Тут вам и немецкая овчарка не поможет!
Заслонов ликовал: партизанская работа шла полным ходом.
XVII
В январе всё чаще стали появляться над Оршей советские самолеты-разведчики. Они сбрасывали листовки, «Вести из Советской России», «Сводку Информбюро», газеты. Немцы охотились за этой литературой и сурово наказывали тех, кто ее читал. Но советские люди тянулись к правде — старались поймать каждую такую весточку с «Большой земли».
О том, что дела идут совсем не так, как расписывала геббельсовская пропаганда, оршанцы могли видеть по бесконечной веренице поездов, которые ежедневно следовали через Оршу с немецкими ранеными. Уже давно не хватало санитарных и пассажирских вагонов. Раненых перевозили просто в товарных. Вся Орша была переполнена ими. Эвакогоспиталь помешался в здании самого вокзала.
О положении на фронте говорили и те солдаты, части которых отводились в Оршу на переформирование.
Однажды Константин Сергеевич пришел домой обедать. В квартире была только Полина Павловна.
Заслонов ел картошку с квашеной капустой и рассказывал Соколовской о деповских делах: смеялся над тем, как у немцев захламлено и грязно депо, как немецкие паровозы доведены нашими механиками до такого состояния, что стали течь, как решето.
В это время дверь отворилась и вошел немец-пехотинец, обтрепанный, худой и черный, с каким-то одичалым взглядом голубых глаз.
Он вынул из сумки два куска мыла и предложил поменять их на масло и яйца.
У Соколовской не было мыла, но так же не было ни яиц, ни масла.
Немец посидел несколько минут, отогреваясь. Видимо, он хотел излить всё то, что его потрясло. По- русски говорить он не умел, но Константин Сергеевич и Соколовская поняли его.
Их полк отвели в Оршу из-под Москвы: в полку осталось всего одиннадцать человек.
— Hyp эльф! Hyp эльф![7] — скривившись, повторял немец.
Он и сам еще не вполне верил в то, что остался жив.
Немец был совершенно подавлен мощью Советской Армии. Он топал озябшими ногами, дул в кулаки и твердил одно:
— Аллес капут!
Когда немец ушел, Заслонов, усмехаясь в свои усы, сказал:
— Ну, этот вояка уже готов!
— А хорошо наша армия сбила с немцев спесь! Вы бы, Константин Сергеевич, видели, с каким гонором они явились к нам. Какие шли сюда, а какие будут возвращаться!
— Многим из них совсем не придется возвращаться! — уточнил Заслонов.
Из газет, которые сбрасывали самолеты, оршанцы с удовлетворением узнали о ноте товарища Молотова по поводу фашистских грабежей и зверств на оккупированной территории. Оршанцам всё это было хорошо знакомо.
Железнодорожники, которые проезжали сотни километров, видели деревни и города, сожженные дотла фашистами. Все паровозники, ездившие в Смоленск, были свидетелями того, как на путях между Смоленск-центральная и Смоленск-сортировочная долго лежала неубранной гора голых тел советских военнопленных.
Из газет же оршанцы узнали о том, что 18 января в Казани состоялся митинг представителей белорусского народа. Заслоновцы с волнением читали обращение к белорусскому народу. В нем так горячо, так сильно говорилось о них:
«От лесов Налибокской и Беловежской пущ до седого Днепра, от древнего Полоцка до широких просторов Полесья поднялся неугасимый гнев народа против фашистских разбойников».
Комсомольцы быстро заучили наизусть страстные, горящие местью к врагу, вдохновенные строки Янки Купалы, обращенные к ним, к партизанам Белоруссии:
Вскоре после разведчиков в Оршу наведались советские бомбардировщики. Они прилетели ночью.
На станционном дворе у немцев стояла наготове автомашина. Как только сообщили, что летят советские самолеты, она начинала кружить по двору, и сирена неистово завыла.
Услышав этот вой, все немцы, работавшие в депо, сразу оставили свои станки и детали и кинулись в бомбоубежище.
Советские деповцы с удивлением смотрели, как беспечно оставляли фашисты и работу и станки. Когда, в начале войны, они бомбили Оршу, наши железнодорожники не прекращали работу. А теперь с удовольствием бросались подальше от железнодорожной линии: фрицы не пускали никого чужого в свои бомбоубежища.
— Колька, и что это за люди? Видал? Фрицы побросали всё — и тягу, — говорил Домарацкому Алесь, когда они, едва успев добежать до базара, юркнули в какую-то полузанесенную щель.
— А фашистам что? Не свое ведь. Это ты не бросил бы так советский станок, потому что он государственный. А им наплевать. Ох, и даю-ют наши! — прижимался к земле Домарацкий.
Всё дрожало от грохота бомб, которые падали где-то неподалеку.
Женя, который тоже обратил внимание на то, как ведут себя во время бомбежки оккупанты, подумал: «А нельзя ли воспользоваться этим?»
И он придумал.
На тракционных путях всегда стояло под пара?ми несколько паровозов, готовых отправиться в рейс. При них находились один-два дежурных кочегара, следивших за топкой.
Во время бомбежки кочегары тоже предпочитали сидеть в бетонированном бомбоубежище, нежели в паровозной будке.
Обычно один из паровозов стоял на том пути, на который был наведен поворотный круг, а второй —
