непрошеные слезы и погладила его по голове.
— Хорошо, что мы с тобой встретились, Сережа… Очень хорошо… Мы ведь были друзьями — твой отец и я… Я смотрю на тебя и вижу в тебе твоего папу… Мне кажется — он жив, только помолодел…
Опустившись на колени, чтобы заглянуть ему в глаза, она увидела, как борется, по-мужски сурово с предательскими слезами, мальчик. Губы его кривились, брови хмурились. «Вот так рождаются мужчины», — подумала Лилия Аркадьевна и поцеловала его, с трудом сдерживая слезы.
— Я буду любить тебя, как любила тебя твоя мама.
Сережка не выдержал — по лицу у него потекли слезы. И он, безмерно проникаясь чувством преданности к Лилии Аркадьевне, но стыдясь собственных слез, отвернулся и лег подбородком на спинку стула.
— Сереженька, я очень хочу, чтобы ты жил у меня, — умоляюще выговорила Лилия Аркадьевна. — У нас тебе будет хорошо… У меня дочка… Зовут ее Шурочкой… Ей десятый год — она пошла в третий класс. И бабушка — Вера Сергеевна, очень добрая… Ты слышишь меня, Сережа?
Он не отозвался, но плечи его, поднявшись к затылку, выразили стесненное согласие. Лилия Аркадьевна зашла со спинки стула и снова встала на колени, обняв его за плечи. В этой позе и застала Лилию Шнайдер, войдя в кабинет, Зина.
— Здравствуйте, Лилия Аркадьевна! — выпалила она. — Ну, где он? — Увидев Сережку, улыбнулась и сделалась тотчас строгой: — У, таракан шестилапый. Люди учатся, а ты? По кирпичным ямам шляешься. В карты играешь!
— Ну-ну, Зинуля, не надо так, — защитила Сережу Лилия Аркадьевна. — Мы уже договорились с Сережей: он будет жить у меня. Места у нас предостаточно, обстановка нормальная. Что касается школы, завтра же он отправится на уроки.
— А учебники? — растерянно сказала Зина. — Он учебники свои забросил.
— Ничего не забросил, они — на Артиллерийской, — возразил Сережка.
— Вот видишь, а ты накинулась на парня, — упрекнула Лилия Аркадьевна, незаметно моргнув Зине, чтобы не перечила. — Сейчас мы пойдем на Артиллерийскую, возьмем портфель с учебниками и отправимся прямо к нам.
— А ты, значит, и на Артиллерийскую бегал? — упрекнула племянника Зина. — Чего туда бегать-то? Знаешь же, что я все вещи твоего отца и матери перевезла к себе.
— Вещи-то перевезла, а книжки? — с вызовом отозвался Сережка. — Книжки-то его все оставила. Все учебники по истории и археологии там, на полках, и чемодан с черепушками под кроватью.
— Сейчас не до истории, — попробовала защититься Зина, но Лилия Аркадьевна посмотрела на нее с укоризной… И они пошли…
Дом на Артиллерийской, в котором когда-то жили Иргизовы, теперь выглядел сиротливо. Крыльцо занесено песочной пылью, на подоконниках тоже песок. В коридоре темно — ни души. Сережка достал ключ из-под старого половика, открыл дверь. Вошли в квартиру. В ней пустой шкаф, дверцы распахнуты, стол без скатерти, сквозь ставенки в окна пробивается свет. Лилия Аркадьевна с жалостью оглядела комнату.
— Сережа, а зачем ты ключ под половиком оставляешь? Узнают твои огольцы — мигом тут ночлежку устроят: в самом центре города. Дай-ка мне ключ.
— А если вдруг они приедут, тогда как же? — возразил Сережа, протягивая ключ. — Они и в дом не смогут попасть.
— Кто приедет? — не поняла Лилия Аркадьевна.
— Мама… или отец, — выговорил с трудом Сережа. — Может, еще — ошибка какая-нибудь… Может, еще живы…
Лилия Аркадьевна и Зина беспомощно переглянулись. Промолчали обе. Много еще пройдет времени, прежде чем Сережа смирится со страшной, невосполнимой потерей.
В доме у Лилии Аркадьевны встретила их мать. Седая, сгорбившаяся женщина, она не сразу поняла — что за люди пришли с ее дочерью.
— Мама, познакомься, — сказала Лилия Аркадьевна. — Это сын Иргизова — Сережа: он будет жить у нас. А это Зинаида Алексеевна — его сестра.
Вера Сергеевна удивленно посмотрела на дочь, но тотчас ее удивление сменилось трогательной добротой — поняла, что дочь приняла самое разумное решение. Шурочка глазела то на мать, то на бабушку, которая сразу же повела Сережу к себе в комнату, затем догнала их:
— Ты с фронта приехал? — спросила, пока еще не понимая — откуда привели чумазого, в драной рубахе мальчишку.
— С фронта, — сказал Сережка. — С кирпичного…
XXI
В дом Чары-аги Пальванова, вернувшегося из долгой поездки, с фронтовиком сыном, несколько дней шли старые друзья и знакомые. Шли послушать старика о его странствиях и взглянуть на Сердара… Летчик-истребитель возвратился домой без руки. Левый рукав его гимнастерки, которую пока что он не собирался менять на гражданскую рубашку, был подоткнут под широкий офицерский ремень. И на груди у Сердара красовались два ордена.
Шли гости, и Чары-ага, встречая их — иногда один, иногда вместе с сыном — усаживали их на веранде, на ковре. Бике-дайза или Зина подавали чай с набатом. Гости прикладывались к пиалам, и Чары- ага удрученно вздыхая, начинал:
— Да, друзья мои, война много горя людям принесла. Города по ту сторону Волги все в развалинах лежат. Совсем нет домов целых. Семей в стране целых тоже нет. В каждой семье хоть один человек погиб на войне. В каждой семье три или четыре человека слезы льют по погибшему… Когда я задумал поехать на военный завод и там вручить Сердару наш боевой самолет, мне тогда не казалось это забавой или глупостью. Но когда увидал разбомбленные города и сам побывал под бомбежкой, когда повстречал людей, живущих в стенах без крыш и детей в лохмотьях, я испугался своего намерения. Я сказал себе: «Чары, ты что же делаешь, сукин сын?! Зачем ты приехал отнимать у людей время?» Но поздно было отступать. Да и рабочие авиационного завода, слава аллаху, очень добрыми людьми оказались. В гостиницу поместили, паек выписали. «Живи, сказали, товарищ Пальванов, а мы пока уточним, где боевой полк твоего сына находится». Долго ждал я — с месяц не меньше, а они в это время самолет наш доделывали и Сердара разыскали. Наконец приходят, говорят: «Приведите, товарищ Пальванов, себя в порядок, завтра ваш сын прибудет за самолетом». На другой день повели меня на аэродром. Смотрю, там наш красавец самолет стоит и около него конструкторы. Инженер, который меня сопровождал, показывает на одного авиатора: «Товарищ Пальванов, узнаете? Вон, в темно-синей пилотке стоит — это ваш сын!» — «Да что вы! — возмутился я. — Разве я своего сына не знаю? Этот маленький, а мой Сердар — я его за двадцать километров могу узнать!»
Чары-ага делал продолжительную паузу, отхлебывал из пиалы чай и заинтригованные гости нетерпеливо спрашивали:
— Вах, а что могло случиться — почему он меньше стал?
Чары-ага выговаривал со вздохом:
— В общем, подходит ко мне этот летчик и говорит: «Извините, товарищ Пальванов, но ваш сын Сердар, мой боевой друг, приехать не смог. Он схватился с двумя «мессершмиттами» — одного сбил, а второй сбил его. Ваш сын тяжело ранен и находится в куйбышевском госпитале».
Дальше Чары-ага упоенно рассказывал, как долго и трудно добирался до Куйбышева, как наконец прорвался к сыну в палату. Но это уже было не столь важно для гостей, ибо они видели Сердара живым и бодрым, хоть и без руки. Гости начинали подбадривать Чары-агу, давали всевозможные советы, затем прощались и покидали его дом.
Аман Каюмов тоже побывал у Чары Пальванова. Вместе сидели — вспоминали об Иргизове, о его жене и сыне, оставшемся сиротой. Хвалили за высокую человечность Лилию Шнайдер. Правда, Чары-ага с оговоркой согласился с тем, что сын Иргизова воспитывается у чужой женщины. Но Аман лишь ухмыльнулся
