— Ну, как вам тут?
Роберт обернулся. Мужчина средних лет в сопровождении мальчика и девочки пытался вступить с ним в разговор.
— Ох, уж мне эти отцовские дни, доложу я вам. Если б не этот чертов дождь, я бы сходил с ребятами на парад или хотя бы на бейсбол. Держу пари, что их тошнит от этого музея не меньше, чем меня.
Роберт молчал, но это, казалось, еще больше вдохновило зануду.
— Моя бывшая супружница водила их сюда на прошлой неделе, можете себе представить? Я думал, она уже содрала с меня все, что можно. Так нет — теперь она хочет лишить меня последнего — права развлекать ребят. Кстати. Меня зовут Фил Харлен. Хотите объединиться?
Роберт посмотрел на Харлена. И на его детей. Вид у них был такой же несчастный, как у их папаши. И подумал о своих дочках. Мы никогда не дойдем до этого, сказал он себе. Харлен и его образ жизни заставил Роберта содрогнуться.
— Очень жаль, но у нас другие планы, — ответил он и вместе с Жан-Клодом пошел прочь.
— Ну ладно, встретимся еще в какую-нибудь субботу ближе к осени, — крикнул ему вслед непробиваемый Харлен.
— Возможно, — не оборачиваясь, буркнул Роберт.
В сувенирном киоске Жан-Клод попросил купить открытку с изображением лунной поверхности. Чтобы послать другу Морису в Монпелье. Текст, который он продиктовал Роберту, гласил:
«Tu vois, Maurice, moi aussi je peux voler!
Ton ami Jean-Claude».[21]
Вот видишь, Морис, я тоже умею летать. Твой друг Жан-Клод.
Послание озадачило Роберта.
— Что значит «я тоже умею летать»?
— Морис построил у себя в подвале космический аппарат. Он хотел слетать ко мне в гости в Сет, но его мама все узнала и запретила.
— А, вот в чем дело, — Роберт закусил губу, чтобы не улыбнуться.
— Он взял с меня слово никому не рассказывать.
— Я никому не скажу. — Роберт обрадовался, что ему доверили такую тайну.
Он купил газету, чтобы выяснить, куда еще можно сходить.
— Знаешь, сегодня должен состояться большой концерт на открытом воздухе. На другом берегу реки. Надо узнать, не отменили ли его.
Любезная дама за прилавком сувенирного киоска услышала его слова и сказала:
— Что вы, сэр. Этот концерт нельзя отменить. Ведь сегодня исполняется пятьдесят лет с тех пор, как Артур Фидлер руководит оркестром «Бостон Попе».
— Благодарю вас, мэм, — сказал Роберт и, обернувшись к Жан-Клоду, добавил: — Мы чуть-чуть промокнем, но зато послушаем прекрасную музыку.
— Это джаз?
— Нет. Это что-то меняет?
— Ничего, — ответил мальчик.
25
Они вернулись к машине. Роберт вытащил из багажника старое ветхое одеяло. Потом они купили бутербродов, перешли на другой берег реки по Гарвардскому мосту и отправились на Эспланаду — зеленый травяной полумесяц вокруг раковины, защищающей музыкантов от дождя.
Несколько сотен отчаянных фанатов, презрев стихию, сидели, укрывшись в импровизированных шатрах, вигвамах и тому подобных сооружениях. Роберт с Жан-Клодом расстелили свое одеяло как можно ближе к раковине.
— Раз мы все равно промокнем, надо хотя бы все как следует рассмотреть, — сказал Роберт и протянул мальчику огромный бутерброд.
— Я обязательно должен его съесть? — спросил мальчик. — У меня немножко болит живот.
— Не волнуйся, — успокоил его Роберт, решив, что это скорее всего на нервной почве. — Съешь, сколько сможешь.
— Ладно, — вздохнул мальчик и принялся откусывать понемножку с разных сторон.
Вскоре гром аплодисментов заглушил шум дождя. Дирижер направлялся к сцене, а вскочившие на ноги слушатели орали: «Мы любим тебя, Артур!»
— Этот седовласый старец — большая знаменитость, — объяснил Роберт. — Он даже важнее самой музыки.
— Он напоминает Деда Мороза, — заметил мальчик.
— Ты прав, — сказал Роберт, — но он не просто рождественский Дед Мороз. Он — общий дедушка, и в этом его обаяние.
Роберту вдруг пришла в голову странная мысль. Я никогда не видел Фидлера с такого близкого расстояния, а теперь вижу, что он чем-то напоминает мне отца.
Фидлер поднял дирижерскую палочку, и концерт начался. Первым номером был марш «Когда Джонни возвращается домой».
Дождь все усиливался.
— Наверное, нам лучше уйти, — предложил Роберт.
— Нет, нет, пожалуйста, не надо.
— Ну ладно, — неохотно согласился Роберт и глянул на часы. Восемь тридцать. Самолет на Париж уже в воздухе.
В финале оркестр исполнил «Увертюру 1812 года» Чайковского со звоном церковных колоколов и залпами из маленькой гаубицы. Жан-Клод пришел в неистовый восторг, особенно когда в гуле духовых инструментов он узнал знакомую мелодию.
— «Марсельеза!» — крикнул он, вскакивая с места.
— Да, — сказал Роберт. — Это сюрприз. Специально для тебя.
Мальчик был вне себя от восторга. Он принялся хлопать еще до финала и продолжал, когда оркестр без всякого перерыва начал исполнять национальный гимн «Звезды и полосы навсегда». Теперь вся насквозь промокшая толпа поднялась и стала петь, кричать и топать ногами. Сущее столпотворение.
Вдруг все небо вспыхнуло огнями — красными, белыми, зелеными, желтыми и синими.
— Regarde, papa! — вскричал Жан-Клод. — Les feus d'artifice!
Роберт поднял мальчика себе на плечи, чтобы тот мог всласть полюбоваться фейерверком. При этом он заметил, что, несмотря на холод, тело ребенка казалось странно теплым. Слишком теплым.
— Пошли, Жан-Клод. Вернемся к машине.
Все еще держа мальчика на плечах, Роберт двинулся к мосту. Жан-Клод не сводил завороженного взора с разноцветных ракет, взрывавшихся в воздухе.
Когда они добрались до автостоянки МТИ, Жан-Клода била дрожь — Роберт пощупал ему лоб. Он просто горел.
— Поднимемся ко мне в офис, чтобы ты смог переодеться во что-нибудь сухое, — сказал Роберт.
— Хорошо, — глухим голосом ответил мальчик.
Роберт отпер багажник, схватил зеленый чемодан, и оба быстро направились к входу.
Наверху он вытер Жан-Клода бумажными полотенцами из мужского туалета. Мальчик вдруг показался совсем маленьким и хрупким. Кожа да кости. Его тонкие руки и ноги горели как огонь.
— Хочешь, я вскипячу тебе чаю?
