над обзорной статьей за четыре дня до срока отправки в редакцию «You and I». Выбирая тему, она ориентировалась на календарь — День святого Валентина в феврале, летние романы — или еще раз изучала полученную почту. Благодаря скрупулезности у нее никогда не возникало трудностей с поиском нужного письма — все они хранились в папках на своих местах.
Сейчас она извлекла одно из них из ярко-розовой папки, озаглавленной «Брак и прочие неприятности». Автор, молодая женщина из Ливерпуля, спрашивала, как ей пережить измену жениха в самый день свадьбы и кто должен платить поставщику угощения. Саманта решила воспользоваться этим письмом, чтобы объяснить читательницам, как излечиться от болезненных ран, нанесенных женскому самолюбию.
Первые послеобеденные часы в старом викторианском особняке обычно располагали к размышлениям. В это время Теофиль Морийон выходил на прогулку, тетушка ложилась вздремнуть, а бабушка заполняла клеточки кроссвордов. Тишину нарушало только изредка раздававшееся поскрипывание столетнего паркета.
И вдруг на втором этаже хлопнула дверь. Саманта аж подпрыгнула. Затем послышались крики. Перепуганная, она бросилась наверх. Дверь в теткину квартиру была широко распахнута. Рыдания доносились до лестничной площадки.
Она уже почти поднялась, когда на пороге квартиры появилась бабушка. В руках она держала пачку бумажных носовых платков и флакон с нюхательной солью.
— Хорошо, что пришла, Саманта, — сказала Агата. — У Маргарет истерика. И соли не помогают. Иди посиди с ней, а я принесу из аптечки успокоительное.
Саманта повиновалась, в душе сокрушаясь о судьбе своей рубрики.
Истерика Маргарет была не новостью. Время от времени на нее накатывало. Она относила эти нервные срывы на счет своей тонкой артистической натуры и считала долгом вовлечь в них близких. Правда, заметила Саманта, приступы никогда не случались с ней, если Теофиль Морийон был дома.
Маргарет в королевской позе возлежала на антикварной кровати под балдахином, имевшей единственный недостаток — она занимала три четверти пространства спальни. В комнате, погруженной в полумрак, витали ароматы травяного настоя. Меблировку завершали массивный шкаф и такой же комод. Саманта присела на кресло в стиле ампир — обманчиво хрупкое и на протяжении нескольких десятилетий стойко выдерживавшее внушительный вес своей владелицы.
Она склонилась к тетке, на лбу которой красовался носовой платок, смоченный в лавандовой эссенции, знаменитой своими успокаивающими свойствами.
— Что случилось-то? — мягко спросила она.
Ей пришлось подавить в себе тяжкий вздох. За последний месяц она уже в пятый раз сидела у изголовья страдающей Маргарет. Обычно та судорожно всхлипывала, после чего разражалась многочисленными жалобами: на старость, лишающую ее творческих способностей, на несносный характер сестры, никогда ее не понимавшей, на ступеньки лестницы, взбираться по которым с каждым днем становится все труднее… Саманта доброжелательно кивала головой, дожидаясь, пока иссякнет словесный поток. Вскоре Маргарет приподнималась на кружевных подушках, приносила свои извинения — опять она оторвала Саманту от работы — и требовала бокал хереса.
Но на сей раз вопрос Саманты остался без ответа. Она повторила его, но Маргарет по-прежнему молчала. Из ее больших навыкате глаз ручьями струились слезы. Обильно оросив щеки, они собирались в небольшую канавку, теряющуюся за воротником ночной сорочки. Маргарет безотрывно смотрела на плотно задернутые шторы в цветочек.
— Ну ладно. На, прими таблетку, и через несколько минут тебе полегчает.
Это вернулась Агата. Она протянула сестре розовую таблетку и стакан воды. Маргарет от нее отвернулась. Агата повысила голос:
— Или ты немедленно принимаешь лекарство, или я сдаю тебя в дом престарелых.
Маргарет испуганно посмотрела на сестру и послушно проглотила таблетку. Минуты через две черты ее лица расслабились. Она задышала ровнее, хотя еще сидела, прикрыв заплаканные глаза и открыв рот, и хлюпала носом.
— Я так ничего и не поняла, — шепнула Саманта.
— Пошли на кухню. Для хереса еще рано, но чашка чаю не повредит.
И они вдвоем устремились на безупречно чистую Агатину кухню. Бабушка наливала в чайник воду, внучка доставала с полки чашки.
Агата заварила чай, добавила Саманте в чашку капельку молока, опустила в свою три кусочка сахару — в ее возрасте, полагала она, глупо беспокоиться из-за гликемии.
Она закрыла глаза, смакуя первый глоток, а затем сообщила:
— Это все из-за Теофиля. Он от нас съезжает.
Саманта в недоумении поставила чашку на стол:
— Он что, нашел себе квартиру просторнее?
— Нет. Он едет во Францию умирать.
— Я и не знала, что он болен. До такой степени? — удивилась Саманта.
— Он показал мне свои последние анализы. Со здоровьем у него все в порядке. Но ты же его знаешь. Он человек предусмотрительный. Его ввергает в ужас идея плыть через Ла-Манш в гробу.
— Что-то мне не верится, что это единственная причина…
Агата улыбнулась. Сообразительность внучки ее восхищала. Наверняка унаследовала ее мозги.
— Ты права. Отъезд не связан с его здоровьем. Это из-за паркинга. На месте дома, где погибла его жена, собираются устроить парковку.
— Это тот самый, со сквериком, куда он каждый год носит цветы?
— После войны его восстановили, но недавно дом перекупила какая-то компания. Они и решили, что на его месте лучше соорудить парковку. Четыре подземных уровня, а сверху — торговый центр.
— А я и не знала.
— Ничего удивительного. Ты же никуда не ходишь, — ехидно ответила Агата.
Саманта повесила голову, и Агате стало ее жалко. В конце концов, она же не виновата, что не может, как все нормальные люди, передвигаться по лондонским улицам. Слишком много страшных воспоминаний. Слава богу, профессия позволяет ей работать дома.
— Я понимаю Теофиля, — смягчившись, продолжила бабушка. — Ну не хочет человек чтить память жены, раскладывая цветы между машинами.
— По-твоему, он уже не передумает?
— Ни малейших шансов. Попросил извинить его, что съезжает без предупреждения. Он не только въедливый, он еще и упрямый. Золото, а не жилец! Жаль его терять.
— А Маргарет теряет свою платоническую любовь, — вздохнула Саманта, предчувствуя новые истерические выходки тетушки.
Агата пожала плечами и встала к раковине, чтобы вымыть чашки. Маргарет уже несколько десятилетий изводила ее своими возвышенными влюбленностями. Что до самой Агаты, то, даже овдовев, она никогда и никому не навязывалась со своими переживаниями.
В июне 1944 года, когда Майкл Гривз уже достиг почетного звания капитана британской армии, его, участвовавшего в высадке в Нормандии, скосило немецким пулеметом. По воле случая он попал в госпиталь, где работала Агата.
Первая встреча Майкла и Агаты прошла бурно. Он наотрез отказался от ее помощи для совершения туалета. Она с ироничной улыбкой на губах дождалась, пока он, голый как червяк, не застрянет под чуть теплым душем — о том, чтобы воспользоваться костылями на скользком от мыла полу, нечего было и думать. Агата протянула ему полотенце, которым он тут же обвязался, после чего нехотя позволил ей дотащить его до кресла. На следующий день он извинился за свою вчерашнюю резкость. Она ответила, что ничего страшного — она даже получила определенное удовольствие. Успела за войну насмотреться на безруких и безногих. Вид мужчины, у которого все на месте, заметно поднял ей моральный дух.
Через полгода он пригласил ее в ресторан — отпраздновать выписку из госпиталя. Агата согласилась без малейших колебаний. Капитан Гривз был красивым мужчиной, и военная форма очень ему шла,
