несмотря на легкую хромоту. За столом Агата не ела, а клевала — хорошо воспитанная девушка не набрасывается на пищу, часто повторяла ей мать.
В марте 1945 года Агата стала миссис Гривз. Стремительность этого брака никого не удивила — ужасы войны, ставшие причиной стольких трагедий, подталкивали уцелевших пользоваться тем, что они живы. Но Агата приняла предложение Майкла не только из-за его внешней привлекательности и офицерского чина. Ей исполнилось двадцать пять лет, и она панически боялась остаться старой девой, как многие из ее коллег. С женихами было негусто, даже инвалидов на всех не хватало. А у Майкла, кроме всего прочего, была стабильная работа в Генштабе и симпатичная служебная квартира, предоставленная армией. Он не возражал, когда в качестве приданого она привела мать с сестрой, поселив их в гостевой комнате.
Супружеские упражнения в постели Майкл и Агата выполняли еженощно, но никогда — подолгу. Стремительный секс с мужем обладал для Агаты одним неоспоримым преимуществом — измученная долгими дежурствами в госпитале, она могла моментально погрузиться в сон без сновидений. Дело в том, что, несмотря на жалованье Майкла и ее собственную сестринскую зарплату, сводить концы с концами им, как и всем лондонцам, было трудновато. К счастью, вскоре Маргарет подвернулось место учительницы рисования в частной школе, хоть и на полставки. Что до матери, то она занималась в основном тем, что горько оплакивала мужа, а из дому если и выбиралась, то исключительно до ближайшей церкви, где истово молилась.
Однако уже через два месяца Агате пришлось распрощаться с безмятежным и заслуженным отдыхом. Майкла, тяжело переносившего сидячую работу в Генштабе, по ночам стали мучить кошмары. Он вскрикивал во сне, требуя, чтобы его бойцы прятались от вражеских пуль. Жертва посттравматической депрессии — хотя в те поры никто еще и знать не знал, что это за штука, — он попытался топить свои ночные ужасы в вине. Агата успокаивала его как могла и обшаривала квартиру в поисках припрятанных мужем бутылок: одну она как-то нашла за фотографией покойного Арчи Саммера, стоявшей на комоде в комнате матери.
Девять месяцев спустя после свадьбы Агата делила время между двумя больницами: в одной дежурила по ночам, во второй проводила дни у постели мужа, умирающего от цирроза печени.
Через две недели после похорон капитана Гривза, которого проводили в последний путь со всеми полагающимися воинскими почестями, его вдова получила из Министерства обороны любезное письмо с уведомлением о том, что ей назначена скромная пенсия и что самое позднее через месяц она должна освободить служебную квартиру. Она бросилась искать новое жилье. Дом в Хэмпстеде устоял под бомбежками, и Агата загорелась мыслью снять помещение, в котором прежде располагалась отцовская контора. Однако арендная плата оказалась столь высока, что от этой идеи пришлось отказаться.
А еще через три дня Маргарет сообщила, что уволилась из школы. По понедельникам, вторникам и четвергам ее уроки начинались в восемь часов утра. Но, объяснила она, приходить на работу в такую рань у нее не было никакой возможности — почтальон появлялся у них не раньше половины девятого, а она не хотела рисковать: вдруг придет письмо от Ральфа Маккаллена. Известий от него по-прежнему не поступало.
— По-моему, тетя Маргарет проснулась. Мне кажется, я слышу всхлипы, — сказала Саманта.
На всякий случай они оставили приоткрытыми двери обеих квартир.
— Вот думаю, что ей дать: еще таблетку или рюмку бренди, — задумчиво произнесла Агата, вслух размышляя о наилучшем курсе лечения сестры.
— Хорошая чашка чаю заменит и то и другое.
Саманта считала этот напиток панацеей от всех жизненных неприятностей. Благодаря ему она успешно преодолела стресс университетских экзаменов, страх остаться без работы и несколько любовных разочарований. Больше всего она любила императорский байховый — черный жасминовый чай — и выпивала его не меньше литра ежедневно, особенно когда боялась, что не успеет в срок сдать еженедельный обзор почты или психологический тест, который составляла дважды в месяц.
— От чаю ей сразу станет лучше, — уверенно проговорила она, поднимаясь. — Тем более с твоими вчерашними лепешками.
Агате, имевшей ответ на все случаи жизни, доставало ума признавать, что иногда кому-то еще удается предложить более удачное решение.
— Да уж, домашняя выпечка ей точно не повредит, — сквозь зубы процедила она и тоже поднялась.
— Особенно твоя, — дипломатично подчеркнула Саманта. — Лучше тебя никто во всем квартале не печет. Самые вкусные в своей жизни victoria sponges[3] и custard tarts[4] я отведала именно на этой кухне.
— Не преувеличивай, Сэм. В Лондоне есть две или три чайные, где подают очень недурные пирожные.
— Однако Гвен Берден мечтает стащить рецепт кексов не у них, — возразила Саманта.
Она намекала на соседку, которая обхаживала Агату, надеясь выведать ее кулинарные секреты.
Агата засмеялась и протянула руку за жестянкой с лепешками.
Саманта быстрым шагом направилась к теткиной квартире. Если чуть повезет, она успеет написать статью об оскорбленном самолюбии до чая. Чего она не выносила, так это нарушений рабочего графика.
Как и у Агаты, из кухни Маргарет открывался великолепный вид на сад, но само помещение производило такое впечатление, как будто здесь только что пировала шайка малолетних сорванцов. В раковине громоздилось с полдюжины чашек, разумеется, немытых. Коробка с чаем стояла незакрытая. Саманта поспешила вернуть крышку от коробки на место. Тонкий аромат душистых цветков — Маргарет предпочитала сорт «мин» с орхидеей — плохо сочетался с затхлостью замусоренной кухни. Саманта обвела взглядом царивший вокруг беспорядок. На столе теснились открытые банки с домашним вареньем, и из каждой выглядывала ложка. Здесь же приткнулись тарелки с огрызками недоеденных тостов. Кусок масла, знававший лучшие дни, мечтал о холодильнике в надежде обрести подобие былой твердости.
Из-под груды пакетов с острыми чипсами Саманта извлекла древний чайник и корзинку для фруктов, заполненную клубками шерсти. Поставив чайник на плиту, она принялась за уборку. Но, даже обретя чистоту, кухня не стала выглядеть привлекательнее. Покрытая слоем сала плита, холодильник в пятнах ржавчины… Несмываемые желтые потеки на стенках раковины, разномастная мебель…
Выходившая на улицу гостиная в веселеньких обоях с полевыми цветами и с обитыми желтой тканью креслами смотрелась куда симпатичнее. Стены украшала внушительная коллекция изысканных французских тарелок с изображением галантных сцен XVIII века. В витрине красовался сервиз английского фарфора «Flowers of the month»[5] производства фирмы «Royal Albert» — его чашки и блюдца соседствовали с чайником, расписанным рукой Маргарет. На камине стояли две лампы с цветочным узором, накрытые абажурами с бахромой. Больше всего не повезло камину — над ним нависал огромный портрет маслом Ральфа Маккаллена в парадной форме. Награды, щедро увесившие его грудь, вызывали некоторые сомнения — так, историк без труда распознал бы среди них несколько орденов наполеоновской армии. Но автор этого шедевра Маргарет никогда не обращала внимания на подобную ерунду.
Минут через десять в квартире сестры появилась и Агата, прошествовавшая прямо в гостиную. Она поставила на низкий столик вишневого дерева поднос, на котором гордо высилась полная тарелка лепешек. Оставшееся пространство занимали три чашки, три серебряные ложечки, сахарница, маленький молочник и заварной чайник с ее любимым чаем. Агата терпеть не могла «мин» с цветками орхидеи, считая его слишком слабым, зато обожала индийский чай «дарджилинг стейнталь» с привкусом зеленых яблок, убежденная, что он наполняет ее новой энергией. Она похлопала рукой по вышитым подушкам, разложенным на широком диване, обитом канареечно-желтым велюром. Поставленный в стратегически выверенном месте — прямо напротив эркера, — диван занимал бо?льшую часть гостиной. В углу возле окна притулился столик на рахитичных ножках, непонятно как выдерживавший вес здоровенного телевизора. Устроившись на диване, Маргарет могла следить за всеми передвижениями соседей, одним глазом поглядывая на экран телевизора, настроенного на канал Би-би-си, передающий документальные фильмы из жизни животных.
Саманта вошла в гостиную с еще одним чайником в руках — в нем заваривался любимый тетушкин
