маркировано положительным смыслом. Однако любое упоминание вождя гарантирует упоминающим рейтинг. А он, рейтинг, в медийном пространстве – верховное божество, которое выше стыда.
Само слово «стыд» настолько вышло из употребления, что его впору относить к архаизмам. С точки зрения русского философа Владимира Соловьева: «Я стыжусь, следовательно, существую», россияне в массе своей представляют вымирающий вид. Чувство стыда неведомо и низам, и верхам. Низы сажают престарелых отцов на цепь, верхи опутывают цепями единомыслия электорат. Внуку не стыдно украсть у дедушки все сбережения, власти не стыдно пребывать у кормила вечно. Охлобыстину не стыдно признаться Познеру, что его несостоявшееся президентство – пиар-интрига по случаю собственного выступления в Лужниках, а власти вообще ничего не стыдно. Она способна на все – хоть произвести внутри себя рокировочку, хоть вылепить из Рамзана Кадырова образ эдакого Добрыни Никитича, который может и город-сад построить, и войну прекратить, и Голливуд в Грозный переместить. Кадырову хорошо – ему, как известно, деньги дает Аллах. А что делать остальным богатырям, помельче, которым не гарантировано столь божественное покровительство? Остальные вроде Бондарчука с Верником и Безруковым едут в Чечню и отрабатывают пайку белозубыми улыбками вкупе с рассказами о кадыровской сказке. Мандельштам, Ахматова, Булгаков тоже хотели от всей души полюбить власть, только не могли, а вот эти, белозубые, – легко! И ведь знают, что их непременно покажут по «ящику» (в качестве гарнира на кадыровском пиршественном столе к голливудским звездам), но – едут, улыбаются, говорят глупости. Там, где деньги решают все, грани информационного бесстыдства поистине неисчерпаемы.
Пыталась вспомнить, а кто прилюдно просил прощения у народа в последний раз? На ум пришел только Ельцин: простите меня, вашего президента. Впрочем, на днях публично покаялся Андрей Литвинов. Тот самый капитан самолета, который не пустил на борт опоздавшего иркутского губернатора. Обращаясь к Владимиру Зельдину, коллеге по ток-шоу (кстати, на темы стыда), он с большим чувством сказал: простите нас за то, что довели страну до ручки. А еще с большим чувством летчик Литвинов, голос коллективного бессознательного, принялся мечтать вслух: как сделать так, чтобы кто-нибудь забрал двух известных петербуржцев, которые раньше разводили мосты в Ленинграде, а теперь разводят всю страну?
Действительно – как? Если бы знать…
Если не они, то кто?
Чем Паша Ангелина отличается от Тины Канделаки? Пожалуй, лишь одним – способностью внятно выразить свои мысли. На съезде стахановцев знатная трактористка четко говорила о мире счастья, в который ее привел великий Сталин. На встрече президента с соратниками знатная телеведущая, привычно путаясь в падежах и эмоциях, заверяла Дмитрия Анатольевича в совершеннейшей личной преданности. Паша выступила с конкретным предложением: «Сто тысяч подруг – на трактор». Тину даже на трактор не посадишь – она и его заговорит. А в остальном Тина и Паша родственные души. Канделаки отделяет от Ангелиной без малого семьдесят лет, но звезда гламура любит власть с той же страстью, с какой ее любила первая в России женщина-трактористка.
Любовь на одной шестой части суши – движущая сила политики. Сталин не нуждался ни в Чурове, ни в демократической косметике, но он нуждался в большом и чистом чувстве. Отраслевые съезды хоть стахановцев с писателями, хоть агрономов с гинекологами призваны были зафиксировать нечеловеческую тягу масс к вождю. Путин с Медведевым, увы, от Чурова с его арифметикой все-таки зависят, но им тоже хочется любви электората. Отсюда – бурный рост форматов разнообразных встреч с соратниками. Прежде ими увлекался только Путин, теперь и Медведев. Путинское увлечение понятно: он строил фундамент для очередного президентского срока. Медведевское братание с единомышленниками «после бала» вызывает только вопросы. Приятно, конечно, услышать от друзей высочайшую оценку своей разнообразной деятельности – от государственного строительства до успехов в танцах. Только все эти публичные восторги уместны лишь в одном случае: если бы Дмитрий Анатольевич, растрогавшись, вдруг молвил: я, пожалуй, передумал – иду в президенты. Чуда, однако, не случилось, а сторонникам осталось утешиться разве что возможностью украсить собой обещанное большое правительство, которое с их помощью станет очень большим.
В то самое время, когда Дмитрий Анатольевич упивался путинским форматом, Владимир Владимирович окучивал медведевскую поляну, то есть записывал интервью с тремя богатырями российского ТВ – Эрнстом, Добродеевым, Кулистиковым. Смысл данного послания городу и миру столь же туманен, сколь и встреча действующего президента с соратниками. Решительно ничего нового город и мир не узнал. Сначала Путин похвалил себя, затем Медведева, потом обоих, позже дошел черед и до Рузвельта, который пробыл на президентском посту четыре срока. Интервью получилось куцым и сухим. Я с надеждой поглядывала на весельчака Кулистикова, но он в окончательной версии тоскливо молчал. Когда прочитала полную стенограмму интервью, то стало ясно почему. Путин именно Кулистикова назначил символом либерализма. Когда «символ» попытался понять, каков будет новый курс, твердый или мягкий, Путин тотчас поставил его на место. Либерализация, ответил он, началась еще до прихода Медведева в Кремль. Раньше, мол, вы, Кулистиков, трудились на радио «Свобода», которое, «когда я работал в органах КГБ СССР, рассматривалось нами как подразделение ЦРУ США», а теперь возглавляете федеральный канал.
Интервью сократили – из девятнадцати вопросов в эфир попали только двенадцать. А можно было сократить, ввиду вязкости и вторичности материала, и до одного – зачем вы возвращаетесь в Кремль? Хотя и этот вопрос риторический. Уже неважно, что они изрекут, – главное сказано 24 сентября. Важно уловить смысл исторического момента: все перемены нужны для того, чтобы не было никаких перемен. «Если не мы, то кто?» – по-зюгановски звонко вопрошает Медведев, но и данный вопрос – тоже риторический.
Впрочем, имеется один оттенок высшего значения, как сказал бы Достоевский. Касается он опять же жажды любви. Прежде я полагала, что мемуары – род самооправдания. Отныне жанр творчески обогащен тандемом. Прямые линии, конференции, интервью, встречи с соратниками, где по кругу звучат одни и те же признания, не столько проясняющие мотивы поступков президента и премьера, сколько их вуалирующие, настояны на гипнозе самооправдания. Но делается это, заметьте, не для себя, а для народа. Народа не «подставного» (цитата из Путина), а истинного, кряжевого, корневого – того самого, которому гаранты стабильности помогают и кран отремонтировать, и закрома родины наполнить, и Интернет осваивать. Пусть клевещут враги о том, что у нас сплошное болото, не видать новых лиц. Видать, еще как. Раньше оперная певица Мария Максакова, робко прячась за спину Святослава Бэлзы, щебетала о романсе, теперь же она – политическая звезда, рассуждает о феномене Тимошенко. А все потому, что девушка вовремя вступила в «Единую Россию», в которую, по ее мнению, входит цвет нации. Или взять, например, Ольгу Крыштановскую. Стоило ей поменять идеологические знаки, то есть приобщиться к цвету нации, как она вновь замелькала на экране. И опять же уважаемая дама не за себя борется, а за права женщин из своего движения «Отличницы», которое она мечтает украсить именем Светланы Медведевой. А что за прелесть сталевар Дмитрий Червяков из Златоуста, тот самый, который готов благодарить власть и за работу столовой, и за новый трамвайный маршрут, и за рождение сына. Все эти и многие другие уважаемые люди, которые наводнят голубые экраны в преддверии выборов, – плоть от плоти народа и ЕР, совсем как Путин с Медведевым.
В атмосфере «политического интима» (термин опального Кулистикова) любовь к властям – главное движущее чувство. Можно, конечно, посетовать на то, в каком длительном застое система пребывает не с брежневских времен, как принято считать, а с декабристских. Когда осужденного декабриста Николая Бестужева привели в Зимний, царь сказал ему: будь я уверен, что впредь найду в тебе преданного офицера, тотчас бы отпустил. «Государь, – возразил Бестужев, – мы для того и восстали, чтобы впредь зависеть от закона, а не от вашей угодности». Но что поделаешь, если почти 200 лет спустя «угодность» первых лиц великой державе важнее закона. Сегодня не о прошлом нужно думать, а о будущем. В связи с последними путинскими откровениями о необходимости стабильности возникает вопрос: а как долго еще страна не будет готова к смене власти? Четырех президентских сроков, как у Рузвельта, достаточно или маловато будет?
Впрочем, хватит о грустном. На этой неделе были у страны и светлые праздники вроде 35-летия Николая Баскова. Я очень люблю Баскова – не столько за голос и есенинскую красивость, сколько за мудрость. Только мощный государственный ум мог выдать афоризм на все времена: я нахожусь в том месте
