Женские праздники (сборник)

он зажмурил глаза,
чтоб не видеть вовек
эти лица пустые
и четыре стены.
Миссис Грин говорит,
у него где-то брат есть —
его бы надо известить.

Все разошлись поспешно.
«Отмучился, сердечный…»
«А что, он, говорят, с приветом был?»

И снова кабинет доктора Раскина.

— Я вам так скажу, Олег Борисович: с юмором у вас туговато.

— Ну еще бы. Дочь-школьница показывает родителям фокус — вот кто-то у меня ночью был, и вот его уже нет. Все смеются.

— А что? Простынкой перед своими предками — торро, торро — как перед быками… а в это время главный бычок линяет. Под Бизе — Щедрина, оправленных в «металл». Согласитесь, в этом что-то есть.

— Есть. Могу даже сказать, как это называется.

— Не сомневаюсь. Но мы с вами не составители энциклопедии молодежных нравов, чтобы подыскивать научные определения. Говорят, красота в глазах смотрящего. Но разве одна только красота? Разве все отцы суют голову в духовку лишь потому, что их дочери способны уступить половину кровати своему ближнему? Корень всему — вы, не она. Можно на солнце видеть одни пятна, а можно в пятне разглядеть солнце.

— Слова, слова. Всю жизнь играем словами.

— Лучше смерть? Докажите. Необязательно, кстати, на словах, найдите аргумент более убедительный. Только пусть это будет не яичная маска на лице вашей жены. Яичная маска, извините, меня не убеждает.

Все вышло как нельзя удачнее. Огородников попал на редакционное чаепитие, а в дипломате у него лежала куча редких лакомств, все больше в импортной упаковке. Он извлекал их, как заезжий фокусник, под восхищенный ропот дам. Он был неотразим и сознавал это.

Его принимали как знаменитость, только что с ложечки не кормили.

— А мы на днях видели вас в программе «Время», — щебетала одна.

— А на дипломатических обедах тексты речей вам заранее дают или вы сходу переводите? — льнула к нему другая.

— А правда, что по смертности синхронные переводчики стоят на втором месте? — ахала третья.

Он устало улыбался — о, эта его усталая улыбка! — что было красноречивее любого ответа.

— Извините, Олег Борисович, что спрашиваю, но, как говорится, принесли?

— Принес, принес. — Огородников похлопал по дипломату. — И второй экземпляр, и третий.

— Прекрасно, — одобрила завредакцией. — Сроки поджимают, одна надежда на вас.

Он не успел рта раскрыть, как в воздухе запахло сладким ладаном:

— Могу себе представить, какой это перевод!

— Хоть завтра в типографию.

— Квинн, знаете, моя слабость. Я собрала все, что у нас выходило. Даже этот рассказ, помните? Про собаку Хемингуэя, которая лаяла столько раз, сколько он выпивал рюмок. А эта вещь тоже о духовной драме художника?

— Д-да. В известном смысле. Книга о. об этом хорошо сказал сам Квинн в дарственной надписи. вот, можете посмотреть, — он протянул книгу, которая, как реликвия, пошла гулять по рукам.

— Чур, я читаю перевод первая! После, разумеется, Киры Викторовны, — горячая поклонница Квинна одарила заведующую редакцией лучезарной улыбкой.

— Я следующая!

— Я — за Светланой!

— Девочки, девочки, — барственно вмешалась заведующая. — Сначала, согласно инструкции, читает ведущий редактор. А где, кстати, Ольга Михайловна? Что-то я ее, как говорится, не вижу.

— Она в библиотеке. Я ее потороплю, — вызвался кто-то.

— Нет-нет, зачем же, — попробовал протестовать Огородников, но дама уже набирала номер.

— Будьте добры Ковалеву. Ольга Михайловна, к вам автор. — Выслушав встречный вопрос, дама выразительно посмотрела на Огородникова. — Еще какой!

Все истолковали это однозначно и обменялись взглядами с многослойным подтекстом.

— Олег Борисович, я слышала, вы жили в Харбине?

— Правда? Ой, расскажите, Олег Борисович!

— Ну что вам рассказать, даже не знаю. Там многое, даже внешне, иначе, чем у нас. В Китае, например, вы не увидите на улице или в общественном транспорте целующихся. Китайцы считают, что целоваться неприлично.

— Вот так, девочки! — вырвалось у одной из дам лет пятидесяти.

— Даже на свадьбе? — недоверчиво спросил кто-то.

— На свадьбе подвешивают яблоко на ниточке, и молодые должны укусить его с двух сторон. Неожиданно человек дергает за ниточку, и молодые сталкиваются лбами. По-нашему — «горько».

— Ну, это не то.

В комнату вошла девушка лет двадцати пяти.

— А вот и Ольга Михайловна, красавица наша.

Огородников с улыбкой поднялся навстречу:

— Прекрасна, как ангел небесный.

— Как демон, коварна и зла, — пустила шпильку одна из дам.

— Ты, Олечка, с нашим автором поласковее, — попросила поклонница Квинна.

— Постараюсь. Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда.

Пока молоденькая редакторша искала рукопись, «чай» начали понемногу сворачивать.

— Ну как вам? — поинтересовался Огородников.

— Вы о романе или о переводе?

— А что, вы эти субстанции разграничиваете? — благодушно поиронизировал он, размягченный оказанным ему в редакции приемом.

— Понимаете. — Ольга Михайловна задумчиво перебирала листы рукописи. — Как бы вам объяснить.

— Словами, — подсказал он.

— Да, — улыбнулась она растерянно. — Да, да. Вот, например. — Она нашла отмеченное в рукописи место. — В оригинале: «Его пассивность напоминала застывший катаклизм». И у вас так же.

— Это плохо?

— Плохо.

— Но ведь так у автора. По-вашему, я должен сочинять за него?

— За себя, Олег Борисович. За себя. Что хорошо на одном языке, совсем иначе может прозвучать на другом.

— Вы объясняете это. мне?

В комнате вдруг стало очень тихо. Лишь один раз звякнула на блюдце чья-то чашка.

— Простите, но устный перевод и литературный — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Здесь свои законы.

— Да что вы?

Снова тяжелая пауза.