— Может быть, вы заберете рукопись домой и там спокойно. Я все отметила на полях.
— Зачем же. Я весь внимание.
Еще не поздно было выйти в холл и в уютных креслах побеседовать с глазу на глаз. Но в двадцать пять легче опровергнуть теорию относительности, чем сообразить такую простую вещь.
— Вот опять, — она зацепилась за новую фразу, — вы переводите слова, а не смысл, и получается: «Девушка приложила руку к личику своего сына».
— И в чем же тут криминал?
— Как, вы не понимаете?
— Представьте, нет.
— Но. — редакторша пошла пятнами, — но ведь если у нее есть сын, то. то она не девушка.
Старшие коллеги Ольги Михайловны захихикали, как школьницы.
Огородников молчал.
— Вообще у вас много неточностей. Возьмите сцену на корабле. У моряков же свой язык. Не лестница, а трап, не кровать, а койка. И вашему повару на корабле делать нечего. А все эти «испустила вздох» вместо «вздохнула» или «сделала покупку» вместо «купила». Почему вы не пишете так, как сказали бы сами? Вы проверяйте на себе. Слова, фразы. Вы ведь замечательно переводите фильмы, я слышала. Остроумно, легко. И слова находите свои, а тут.
— Копирую чужие?
— Вот-вот. А перевод — это не зеркальное отражение.
— А вам не кажется, что нас далеко может завести ваша фантазия?
— Но я же не предлагаю искажать мысль. Или интонацию. Надо сказать все то же самое, только как бы от своего имени.
Она все больше воодушевлялась.
— Это как у актера. Чужие вроде слова, а начнешь говорить. твои! Но чтобы они стали твоими, надо их сначала на зуб попробовать, на языке покатать.
В углу кто-то фыркнул. Это вернуло ее на землю.
— А иначе, — усмехнулась она, — это будут не живые слова, а жвачка. Вот послушайте, — она опять уткнулась в злополучную рукопись. — «Это была защитная мышечная реакция его тела, которая контролировала его трясущиеся члены и позволяла спокойно и ровно вести автомобиль.» И на таком вот уровне — весь текст «от автора». Диалоги еще туда-сюда, сказывается опыт перевода устной речи, но как доходит до описаний. караул! Караул, Олег Борисович. А ведь автор выражается на нормальном языке. Вполне по-английски.
— Если я вас правильно понял, я выражаюсь не по-русски?
— Да! — почему-то обрадовалась редакторша. — Именно! Смотрите, — она тыкала карандашом в отчеркнутые места. — «Она чувствовала, что он совсем пьян», «она, чувствовалось, его совсем не любила». И так на каждой странице. Можно подумать, в Америке чувствуют гораздо интенсивнее, чем у нас.
— А это не так? — несмотря на все свое раздражение, он разглядывал ее с такой бесцеремонностью, что она смешалась.
Окрестные дамы самозабвенно отдавались творческому процессу.
— Не так, — последовал тихий, но твердый ответ. — Английское I feel это и «по-моему», и «мне кажется», и.
— Да, конечно, — он по-прежнему изучал ее холодным оценивающим взглядом, как кобылу на ринге.
И тут она взорвалась:
— Но самый мой любимый пассаж вот этот: «Ты прав, тудыть тебя растудыть, все о’кей». Отличный коктейль из Оклахомы и Урюпинска!
— Оля, — укоризненно произнесла одна из дам.
— Вы извините ее, Олег Борисович, — подала голос заведующая, — редактор она у нас молодой, неопытный.
— Отчего же. Из молодых да ранних.
Ольга Михайловна резко встала. Огородников тоже.
— Простите, — сказал он. — Но у вас редкий дар. Как у Ллойд-Джорджа. Увидев пояс, он не мог удержаться от того, чтобы не нанести удар чуть пониже.
Она помолчала, глядя, как он укладывает в папку внушительную стопку бумаги.
— Хотите, я попробую доработать вашу рукопись?
— Это очень напоминает мне слова, сказанные Бетховеном одному композитору: «Мне понравилась ваша опера. Я, пожалуй, положу ее на музыку».
Уже в дверях он вдруг вспомнил что-то.
— А как бы вы это перевели? «Его пассивность напоминала застывший катаклизм».
— Я? — Она на секунду задумалась. — Я бы сравнила бездеятельность героя с дремлющим вулканом.
Кабинет доктора Раскина.
— А может, она сгустила краски? — спросил доктор.
— ?
— Ваша красотка редакторша. Примерчики понадергала? Перед коллегами красовалась? Может, перевод как перевод? И ни к чему все эти мерехлюндии?
— Она. кое в чем права.
— Кое в чем, — мгновенно среагировал Раскин. — Значит, в чем-то — нет? Значит, стоило побороться? Вы боролись?
— Как вы себе это представляете? По-приятельски взять за горло директора издательства? Просить другого редактора?
— Зачем другого? Ведь она, Ольга эта Михайловна, вызвалась доработать рукопись, так? Что, не так разве?.. А-а, амбиции не позволяют. Тут одно из двух: либо дело, либо амбиции. А если гордость паки унижения, так уж несите ее, свою гордость. Как несет грузинка на голове кувшин с водой. Темплан, деньги, слава. о чем вы, господа хорошие? Я несу свой кувшин. Как ни в чем не бывало. Мне главное не расплескать.
— Как ни в чем не бывало?! — Огородников вскочил со стула. — После всего, что она там понаписала?!
— Где «там»?
— На полях! Красным! «Так воссоздавать любовную сцену может только тот, кто забыл, как это происходит». После этого нахлобучить на голову кувшин? И по военно-грузинской дороге?
— Сядьте. Сядьте и успокойтесь. — Раскин внимательно посмотрел в эти запавшие полубезумные глаза. — Как же я сразу не догадался? Вы сделали какую-нибудь глупость. сваляли дурака, — он разговаривал сейчас с Огородниковым, как заботливая мать с ребенком. — А теперь мучаетесь, места себе не находите. Да? Расскажите, легче будет. По себе знаю.
Огородников сидел в чужой квартире, на кухне, опустив лицо в ладони и монотонно раскачиваясь взад-вперед. Со стороны могло показаться, что у него невыносимо болит зуб.
Из спальни, на ходу застегивая молнию на юбке, вышла Ольга. Остановилась в прихожей перед большим зеркалом, стала приводить себя в порядок. Один раз обернулась — Огородников качался, не меняя позы.
Ольга прошла на кухню, принялась готовить кофе.
Оба молчали.
Она разлила кофе в две чашки, одну поставила перед гостем.
— Простите, я не спросила. Вам без сахара…
— Спасибо.
— …или с сахаром?
— Да.
— Сама я…
