земля. И груди под пальцами любовника, когда темнело, тоже оборачивались вокруг неведомой оси; по тем же законам двигался его язык, когда тихонько обводил ее щель, или ввинчивался внутрь, стремясь проникнуть как можно глубже, словно пытаясь вдавить в горный склон. Она распахнула перед ним свое тело так широко, что вагина стала глубокой пещерой и шумно выпускала воздух; это походило на неприличные звуки, и она залилась краской, хотя оба они понимали, в чем дело.
Время, в чьих безжалостных руках хирурга оказалась мадам Коттин, постепенно избавляло от страданий. Любовники проводили весь день в душной комнате, а она гуляла по берегу озера вместе с отцом Мареком, добрым пожилым католическим священником. Его не знающий сомнений подход ко всему очень помогал успокоиться. Отец Марек уговаривал ее вернуться в лоно церкви, сравнивая последнюю с крепким корсетом. Догмы нашей веры, улыбаясь говорил он, это костяк души, подобно тому, как китовые кости скрепляют изделия, которыми торгует мадам. Аналогия развеселила ее, она тихонько рассмеялась. После освежающе долгой утренней прогулки по лесу и лугу, покрытому полевыми цветами, священник и corsetiere остановились отдохнуть и перекусить в уютной харчевне, за многие мили от жилья. Взяв хлеб и сыр, они решили расположиться за столиками, расставленными на берегу, и тут увидели Болотникова-Лескова вместе с Вогелем. Приличия требовали присоединиться к адвокату и политику, хотя случайная встреча никого не обрадовала. Болотников-Лесков выступал перед спутником с целой политической программой, и как раз добрался до кульминационного пункта своей импровизированной речи, так что не мог остановиться. Проблема, объяснил он, заключена в том, что его партия — лучший выбор для масс (мадам Коттин грустно улыбалась, окидывая взглядом озеро), однако к своему несчастью народ не способен это понять. Увы, единственной реакцией на подобное отношение является динамит.
Адвокат, обладавший поистине орлиным глазом, заметил как дрожала рука священника, когда он подносил к губам стакан со сливовым соком; Вогель не преминул отметить, какое красное лицо у пастора. Опыт подсказал ему, что спутника corsetiere отправили сюда, чтобы он, как говорится, немного «просох». Изготовители корсетов, — для тела и для души, — поспешно доели хлеб с сыром и извинились, что уходят так быстро. По их словам, они решили обойти все озеро.
Любовники снова ссорились, на сей раз, довольно серьезно. Он ревниво допрашивал ее о подробностях сексуальной жизни с бывшим мужем. Разговор очень злил молодую женщину, потому что все это было в прошлом, и сейчас потеряло смысл. Впервые она отметила его незрелость; разница в несколько лет никогда раньше не казалась сколько нибудь важной. На самом деле, она и не замечала ее. Но подобный взрыв детской ревности заставил признать очевидное. Ее раздражение распространилось и на другие детали их совместной жизни, — отвратительные турецкие сигареты, которые он продолжал курить, наполняя комнату стойкой вонью и навеки испортив ей голос.
В конце-концов, конечно, они испытали еще большее единение, чем раньше. Обнявшись, не отрывая глаз друг от друга, они не могли поверить, что с их уст слетали недобрые слова. Но требовалось продемонстрировать, что она ценит его больше, чем бывшего супруга, и в доказательство она совершила нечто необычное — взяла в рот член любовника. Чудовищно неловко оказаться тет-а-тет с раздувшимся как луковица тюльпана, увенчанная капелькой росы, монстром, от которого исходит сильный животный дух. Прикоснуться к нему губами казалось так же невообразимо, как к пенису быка. Но она закрыла глаза и, замирая от страха, сделала все, дабы показать, что любит его сильнее, чем мужа. Оказалось, это вовсе не противно, скорее наоборот, причем настолько, что она была удивлена: сжимать, ласкать и сосать отвердевший вырост, чтобы он раздулся во рту еще больше и, наконец, выпустил в горло струю сока. Ревнуя, он называл ее грязными словами, заставив испытать необычное возбуждение.
Так они открыли новую забаву, когда, казалось, исчерпали их запас. Завершая некий странный круговорот, ее тело стало вырабатывать молоко, ведь юноша постоянно сосал ее.
Когда они зашли в ресторан пообедать, ей казалось, что грудь вот-вот лопнет. После добровольного затворничества, любовники упивались царившим здесь оживлением, веселым смехом посетителей, сновавшими по залу официантами, блеском музыкантов-цыган, ароматом еды; ее наполненные молоком груди, упруго подпрыгивающие под шелковой тканью, когда она пробиралась между столиков, наслаждались всем этим. Атмосфера, которой славился белый отель, наконец восстановилась. Время залечило себя. Природный дух восторжествовал. Музыканты обнаружили, что один из гостей состоит скрипачом в знаменитом оркестре и играет несравнимо лучше, чем их сгоревший во время пожара сородич. Оплакивая погибшего, они радовались выросшим возможностям своего небольшого коллектива, ведь новый товарищ вынуждал напрягать до предела их скромные способности, позволив достигнуть уровня, о котором они никогда и не мечтали.
Многие уехали, и метрдотель предложил юным влюбленным хороший столик, рассчитанный на несколько человек. Они обедали в компании мадам Коттин и священника. Отец Марек и corsetiere провели целый день на свежем воздухе, под ласковым солнцем, и пребывали в прекрасном настроении. Краснолицый старец снисходительно-одобряюще помахал рукой, когда молодая женщина, рассказывая, как ноют раздувшиеся груди, распахнула одежду. Отец Марек искренне сопереживал ей, потому что его матушка в молодые годы страдала от подобного недомогания. Юноша, стерев следы красного вина с губ салфеткой, наклонился к ней, но прежде чем он успел коснуться соска, брызнуло молоко, попав на скатерть. Она сразу стала пунцовой от стыда и рассыпалась в извинениях, однако их соседи по столику только засмеялись, к ним поспешил улыбающийся официант и тщательно вытер лужицу, так что осталось едва заметное пятнышко. Он предложил переменить скатерть, но все в один голос заявили, что беспокоиться не из-за чего: ведь пролилось всего лишь молоко.
Молодая женщина заметила, с какой тоской наблюдал священник за юношей, припавшим к полной груди. Отец Марек вертел в руке стакан с водой, в душе его не утихало желание отведать более крепкий напиток. Она предложила ему попить молока из второй груди.
«Вы в самом деле не возражаете?» — растроганный и польщенный, произнес старый священник. — «Признаюсь, это очень соблазнительно». Он взглянул на мадам Коттин, та одобрительно улыбнулась: «Вы правы. Да! Мы ведь с вами сегодня провели целый день на ногах». Она осушила бокал, налила себе еще вина: «Молоко пойдет вам на пользу. Разве вода — подходящий напиток для мужчин?» Все же отец Марек, смущаясь, никак не мог решиться.
«Мне будет очень приятно», — сказала молодая женщина, — «Прошу вас». Ее спутник оторвался от раздувшегося соска: «Да, пожалуйста. Тут для меня слишком много, честное слово». Священник не стал дожидаться еще одного приглашения, и скоро с довольным видом сосредоточенно сосал ее. Молодая женщина ощущала не меньшее удовлетворение, она выгнула спину и расслабилась, поглаживая густые блестящие волосы любовника и редкие пряди святого отца. Макушка священника блестела на солнце. Подняв голову, она приветливо улыбнулась семейству пекаря, расположившемуся за соседним столиком. Грузный мужчина несколько лет копил деньги, чтобы приехать сюда с женой и двумя детьми, но все же не мог позволить себе вольности. Он ухмыльнулся в ответ, правда, скорее в адрес двух страждущих, припавших к ней.
«Я не осуждаю их, а вы?» — отметил он, обращаясь к жене и детям. — «Если можешь себе позволить, надо роскошествовать, пока не поздно». Дивный аромат появившейся как раз в тот момент жареной утки развеял завистливую досаду, охватившую было его супругу, и вместо приготовленной едкой фразы она сказала просто: «Что ж, приятно, когда люди вокруг радуются».
Действительно, во всем обширном зале не оказалось ни единого хмурого лица. Как будто все одновременно решили вознаградить себя за мрачные молчаливые обеды прошлых дней, сегодня здесь царила совсем иная атмосфера. Официанты пребывали в праздничном настроении, словно не работали, а отдыхали; проворно скользя между столиками, они пританцовывали под музыку и пытались жонглировать подносами. Даже дородный старший повар оставил свои владения и выглянул, чтобы посмотреть, в чем причина веселья. Его появление вызвало хор приветственных возгласов отдыхающих, и он довольно улыбнулся, вытирая пот с круглого лица. Мадам Коттин поднялась, подошла к нему и подала пустой бокал. Она указала на свою подругу, потянула его за рукав. Почти упирающийся, смущенный здоровяк позволил провести себя через весь зал. Он обнажил зубы в широкой улыбке; одного переднего не хватало. Под одобрительные возгласы и топот мадам Коттин подвела его к столику, где они сидели. Девушка с обнаженной грудью улыбнулась, кивнула застенчиво ухмылявшемуся великану, и тихонько отстранила юношу от соска. Священник, не обращая внимания на веселое оживление вокруг, упоенно пил молоко. Молодой человек, губы которого окружал белый ободок, показал, что не возражает, и повар, осторожно
