пятьдесят; ее убил рак. Уход из жизни двух близких людей, оставшиеся без матери дети, — эти мысли терзали ее, не переставая.
Какое-то время, она тоже болела, — снова, через много лет, дали о себе знать боли в груди и внизу живота. Последствия испытанного горя, решила она; странно только, что гибель Веры расстроила ее намного больше, чем смерть давней подруги. Возможно, вместе с ней она оплакивала и свою судьбу? Вера ассоциировалась с единственным днем в ее многолетней карьере, когда с ней обращались, пусть это было незаслуженно и даже нелепо, как с важной персоной. С тех пор, хотя она выступала гораздо чаще, чем до поездки в Милан, ничего по-настоящему серьезного ей сделать не удалось. А теперь предложений все меньше и меньше. Она однажды проснулась и обнаружила, что перешагнула сорокалетний барьер. Остальные поняли это много раньше. Она стала одной из тех, кто так и не сумел подняться выше среднего уровня; немногие желали включить ее в свою постановку. Конечно, для такой как Патти, Галли-Курци или Мельба, в сорок лет все только начинается; но если ты просто талантлива — это смерть. По крайней мере, так она чувствовала; ей казалось, что петь она тоже стала неважно. Лиза сознавала, что ее навязчивые страхи беспочвенны, что это ненормально, и объясняла их тем, что стала жить полноценной жизнью только после тридцати, поэтому болезненно воспринимала каждый прожитый год. То ли из-за периодических неприятностей с дыханием, то ли просто потому, что она перестала верить в себя, голос потерял былую чистоту. Вдобавок ко всему, у нее начались проблемы с зубами. На некоторые дантисту удалось поставить золотые пломбы, но четыре пришлось удалить. Вставная челюсть больно задела самолюбие и сказалась на голосе. Какая нелепость — петь «Liebestod», сознавая, что у тебя искусственные зубы!
Даже больше, чем смерть подруг, ее преследовали мысли о событии, которое произошло в другой стране и лично ее никак не коснулось. В Дюссельдорфе судили и приговорили к казни убийцу, от рук которого погибли десятки людей. Дело в силу разных причин оказалось сенсационным, поэтому широко освещалось прессой, в том числе, австрийской. Преступник убивал без разбора мужчин, женщин и детей, хотя в основном его жертвами становились девушки и маленькие девочки. Он держал в ужасе весь Дюссельдорф, и когда его, наконец, поймали, общественное возмущение было так велико, что властям пришлось использовать заржавевшую гильотину, — первая смертная казнь в Германии за много лет. Австрийские газеты, каждая на свой лад, — от крикливо-сенсационного стиля желтой прессы, до серьезных рассуждений солидных изданий, — активно включились в разгоревшийся спор о допустимости высшей меры наказания. Конечно, такая тема никого не оставила равнодушным; у каждого имелось свое мнение, каждый считал свои взгляды абсолютно верными.
Лиза очень переживала из-за убитых детей, но отказывалась признавать право отнимать жизнь. Многие из друзей разделяли ее взгляды. Другие с такой же страстью и убежденностью в своей моральной правоте, доказывали, что маньяков вроде Куртена следует уничтожать, как бешеных собак. Спорили яростно. Одна из подруг Лизы, школьная учительница Эмма, в нормальном состоянии сама доброта и кротость, внезапно побагровела и, вне себя, выбежала из кофейни, где они сидели. Перед этим она швырнула Лизе на колени бульварную газету, где смаковались самые омерзительные подробности дела. Пришлось то и дело сдерживать приступы тошноты, но она заставила себя дочитать статью до конца.
Как и следовало ожидать, у преступника было неописуемо ужасное детство: десять детей в одной комнате с родителями, отец алкоголик-психопат, они питались собаками и крысами, мальчика изнасиловала старшая сестра. В школьные годы Куртен занимался мастурбацией и мучил животных. Все это лишь доказывало, что он не по своей вине превратился в чудовище. Однако вторая часть статьи заставила задуматься, не стала ли смерть лучшим выходом для самого несчастного. Он убивал, чтобы напиться свежей крови. Однажды ночью, не сумев найти себе жертву, он так терзался от неудовлетворенного желания, что подобрался к спящему на озере лебедю, отрезал голову и высосал кровь. Утверждали, что перед казнью он выразил надежду, что, когда упадет нож гильотины, он успеет услышать звук хлынувшей крови.
В статье приводились другие страшные подробности. Через много месяцев после убийства, он выкапывал тела жертв и совокуплялся с трупами. Еще чудовищней в своей обыденности показалось то, что он продолжал безмятежно жить со своей женой, которая так до конца и не подозревала о его тайных занятиях и страстях. Но именно образ лебедя и последние слова убийцы преследовали Лизу несколько недель, словно кошмар наяву. Иногда она замирала посреди улицы, перед глазами возникал спящий лебедь, несущееся вниз темное лезвие.
А сознание того, что только по милости Бога она стала Елизаветой Эрдман из Вены, а не Марией Ханн из Дюссельдорфа! Вот она просыпается одним погожим утром, полная энергии и сил, предвкушая маленькие радости сегодняшнего дня, — покупку косметики, танцы… знакомится с милым обаятельным мужчиной, потом совместная прогулка по лесу, а дальше… Дальше — ничего. А если (страшно даже представить себе), она родилась бы Петером Куртеном… Подумать только, провести всю жизнь, единственную, подаренную тебе Богом, в шкуре маньяка-убийцы… Однако мысль, что
Из газеты Эммы она узнала, что когда Куртена еще искали, по всей Германии допросили больше миллиона мужчин. Однако убийцы среди подозреваемых не оказалось; даже прокурор на суде признался, что обвиняемый казался «довольно приятным человеком». Пока он сидел в тюрьме, пришло несколько тысяч писем от женщин. Примерно половина содержала угрозы страшных пыток, а остальные — признания в любви. Лиза плакала, читая все это; плакала снова, когда сидела с тетей Магдой. Та решила, что племянница до сих пор горюет по умершим подругам, и пожурила за неспособность отвлечься от прошлого и жить сегодняшним днем.
Но ведь она думала как раз о сегодняшнем дне. Хотя убийцы больше нет (Лиза молилась, чтобы там, куда попадают после смерти, он преобразился в
Лишь много недель спустя она снова погрузилась в свою обычную жизнь, а мучительная боль постепенно превратилась в периодические недомогания. Заголовки, напоминающие о деле «дюссельдорфского монстра» давно уже исчезли из газет, девятидневная пища для любителей сплетен, а ей еще долго не давали покоя страшные видения: лицо маленького мальчика, лежащего на матрасе в комнате, где живут еще одиннадцать человек; застенчивый добрый мужчина в очках, которого уважали сослуживцы и любили дети; и белый лебедь, устроившийся на ночь на краю озера, чтобы крепко заснуть и уже никогда не проснуться.
Однако надо было помогать тете принимать ванну и одеваться, ходить по магазинам, исполнять «Liebestod»; не забыть посетить дантиста, навестить подругу в больнице, отрепетировать новую роль, вызвать водопроводчика, чтобы что-то сделал с лопнувшей трубой; подписать рождественские открытки, купить и отправить подарки совершенно чужому семейству брата в Америку, а потом сделать то же для более близких в прямом и переносном смысле людей; приобрести новую зимнюю шубу; составить благодарственные послания.
Она постоянно переписывалась с Виктором, стараясь ответить на вопросы «о вечном», обуревавшие его в последнее время: о сущности бытия и смерти, о жизни за пределами земного существования. Правда, она сама сейчас испытывает большие сомнения, чем когда-либо, написала она ему. Все же Виктору помогала ее дружеская поддержка в черный период жизни. Причем последнее относилось не только к личным обстоятельствам: он намекал на то, что обстановка внутри страны сильно осложнилась.
В это беспросветное время болезней и смерти, внезапно напомнило о себе давно почившее и забытое прошлое, и воскресил его не кто иной, как Зигмунд Фрейд. Нежданно-негаданно пришло письмо, в котором профессор сообщал, что с неизменным интересом и удовлетворением следил за ее удачными выступлениями на сцене Ла Скалы, надеется, что карьера певицы сейчас протекает не менее успешно, и ее здоровье в порядке. Сам он «угасает постепенно, но, к сожалению, довольно болезненно», после неоднократных операций в ротовой полости. Протез, который он вынужден носить, просто чудовищен. Несмотря на чрезвычайные затруднения, он продолжает работать, и недавно закончил ее историю болезни, которую должны опубликовать во Франкфурте вместе с заметками, которые она написала. По этой причине он и беспокоит ее. Не будет ли она так любезна прочитать приложенную статью, а также ее тексты, перепечатанные с оригинала (она наверняка уже забыла их), и сообщить, есть ли у нее какие-либо
