возражения? Разумеется, он сохранил анонимность, однако для полной уверенности нуждается в ее разрешении на публикацию. За книгу полагается небольшой гонорар, и он проследит, чтобы она получила половину от общей суммы, за свой существенный вклад в разработку труда.
Лиза как раз тогда мучилась со своей новой вставной челюстью и с особым сочувствием отнеслась к неизмеримо большим страданиям профессора. Его судьба послужила уроком: ни при каких обстоятельствах нельзя жаловаться на жизнь. Лиза живо представила, каким несчастным он себя чувствует из-за невозможности курить сигары, — он упомянул подобный запрет в письме, как возможно, самое неприятное следствие заболевания раком и необходимости носить уродливое приспособление вместо гортани.
После завтрака, поставив сушиться вымытую посуду, Лиза закрылась в спальне вместе с толстым пакетом, который пришел с письмом. Она пробыла там допоздна (в тот день она выступала), покинув комнату только для того, чтобы наспех приготовить тете обед. Тетя Магда, сохранившая острое зрение и наблюдательность, заметила, что ее племянница плакала и почти ничего не ела. Она решила, что причина кроется в письме и увесистой посылке от профессора Фрейда, и мудро воздержалась от комментариев. Лиза потратила столько сил. чтобы написать ответ, что ей нечего было дать зрителям во время вечернего представления, и ее выступление оказалось, по выражению одного критика, «бесцветным».
Дорогой профессор Фрейд!
Ваше неожиданное письмо стало потрясающим сюрпризом. Правда, к радости примешивалась немалая толика боли. Я рада получить весточку от человека, которому стольким обязана. Боль вызвана тем, что снова приходится ворошить старое. Нет, я нисколько не сожалею ни о чем: это способствовало исцелению.
Мне очень жаль, что Ваше здоровье оставляет желать лучшего. Уверена, лечащий врач поставит Вас на ноги. Мир слишком нуждается в Вас, чтобы позволить «постепенно угаснуть», не говоря о боли, которая Вас мучает. Вы любезно интересовались здоровьем тети и моим собственным. Тетя Магда чрезвычайно страдает от ревматизма, однако не утратила жизнерадостности и остроты ума, а я хорошо себя чувствую. К сожалению, прошедший год принес иные огорчения. Моя петербургская подруга, Кедрова (Мадам Р.) умерла прошлой зимой, оставив мужа и четырнадцатилетнего сына (моего крестника, которого я так никогда и не увидела). Еще одна близкая подруга погибла во время родов. Я думала о детях, оставшихся без матери; чтение «Фрау Анны» напомнило мне о трагедии в Вашей семье. Надеюсь, Ваши внуки живы и здоровы. Наверное, они уже совсем выросли. Некоторое время меня не покидало ужасное ощущение, что один из них ненадолго переживет свою мать. Прошу Вас, успокойте меня, сообщите, что все в порядке. Я уверена, что мое «предчувствие» было бредом охваченного болезнью рассудка. Пожалуйста, передайте наилучшие пожелания Вашей жене и Анне, напомните обо мне свояченице. Когда я встретила ее вместе с Вами в Гастейне, мне показалось, что мы подружились бы, узнай мы друг друга получше.
Чтение Вашей мудрой, изложенной прекрасным языком истории болезни тронуло меня больше, чем можно выразить словами. Но очевидно это понятно и так. Передо мной словно разворачивалась жизнь умершей младшей сестры. У нас с ней столько общих родственных черт, но есть и огромные различия: описания людей и события, которые никак не могли быть связаны со
Но я должна дать прямой ответ на вашу просьбу: разумеется, у меня нет никаких возражений против публикации. Это честь для меня. Что же касается моих постыдных, — или лучше бесстыдных? — записок… Вы полагаете, их действительно
Вынуждена признаться, что на самом деле написала стихи, — «неуклюжие вирши», как Вы их справедливо называете, — еще в Гастейне. Погода оказалась чудовищной, целый три дня мы носа не могли высунуть наружу из-за метели. Заняться было совершенно нечем, только поглощать еду (что я и делала, причем именно поглощала), читать, наблюдать за соседями и предаваться фантазиям, в которых фигурировал юноша. Идею написать стихи подарил мне английский майор. Однажды он показал мне только что сочиненную им поэму о детстве, когда он вместе с некой усладой юных дней (непонятно, какого пола) во время школьных каникул лежал в английском саду под сливовым деревом. Плаксиво и совершенно беспомощно. Я подумала, что хуже написать просто не смогу, кроме того, я всегда с удовольствием пробовала сочинять стихи. Разумеется, безуспешно. Я хотела создать нечто шокирующее; точнее, честно отобразить свое сложное отношение к сексуальному. Еще я желала, чтобы тетя поняла, какая я на самом деле. Я положила свое творение на видном месте, и она его прочитала. Можете представить, в какой ужас она пришла!
Так вот, когда Вы предложили мне сочинить что-нибудь, я решила посмотреть, как Вы отреагируете на мои стихи. Я вписала их в партитуру «Дон Жуана». Не знаю, зачем я так поступила. Это показывает, что я тогда совершенно свихнулась. Когда вы попросили истолковать текст, я захотела переделать его, так чтобы повествование шло от третьего лица, и посмотреть, легче ли будет найти в нем смысл. Но и в таком виде он остался непонятным. Только Вы смогли расшифровать его; я считаю поразительным, насколько углубилось за прошедшие годы Ваше понимание. Ваш анализ (материнская утроба и так далее) представляется мне совершенно правильным, хотя здесь просматривается склонность к чересчур широким обобщениям.
Корсет как символ лицемерия — да, именно так! Но также воплощение сковывающей роли кодекса поведения, традиций, морали, искусства. В своих бесстыдных откровениях я стояла перед Вами без корсета, и эта мысль заставляет меня краснеть.
Простите, что не сказала Вам, когда на самом деле написала «Дон Жуана». Полагаю, моя неискренность не имеет никакого значения. Но я лгала также при описании многих эпизодов, и решила, что обязана рассказать правду, поскольку Вы, возможно, решите внести изменения в свою статью, или вообще не публиковать ее. Вы вправе возненавидеть меня за всю ложь и полуправду, которую от меня услышали, я приму это как должное.
Вы совершенно верно заметили, что воспоминание с беседкой служит ширмой для другого эпизода (хотя летнее происшествие действительно имело место). Однажды я забрела на яхту отца в неположенное время, и застала мать вместе с дядей и тетей, всех троих в обнаженном виде. Я была так потрясена! Сначала мне показалось, что я вижу отраженное в зеркале лицо мамы (либо тети); но нет, они обе там присутствовали. Я подумала, что мама (или, возможно, тетя) молится, встав на колени, а дядя расположился позади нее в той же позе. Ясно, что я наблюдала за половым сношением a tergo. Как Вы наверное догадываетесь, я не задержалась там, чтобы спросить, что происходит… Мне тогда было три года.
Все это всплыло только примерно пять лет назад, после весьма эмоционального разговора с тетей Магдой. От моего брата Юрия (он живет в Детройте) я узнала, что отец умер. После революции он, конечно, потерял свое дело и дом, и с тех пор влачил одинокое существование в одной комнате. Я по-настоящему не горевала о нем, но новость взбудоражила меня, и я решила добиться от тети всей правды. Бедняжка, ее замучили угрызения совести. В глубине души она явно желала очиститься от единственного настоящего
