времен Адама, он не сумел бы полностью обследовать даже небольшую группу, даже одного-единственного человека.
А ведь это был только первый день.
И все же, когда стемнело, из оврага действительно выбралась женщина. Ее звали Дина Проничева. Она доползла до края обрыва, схватилась за куст, и на самом деле увидела мальчика, в штанах и фуфайке; он тоже карабкался наверх. Ребенок до смерти напугал Дину своим шепотом: «
Когда-то, отдыхая в Гастейне вместе с тетей Магдой, Лиза услышала его слова во сне. Ничего удивительного, ведь она обладала способностью ясновидения, и часть ее продолжала жить в тех, кто спасся: Дине и маленьком мальчике, который все время дрожал от страха. Его звали Мотя.
Мотю застрелили немцы, когда он пытался предупредить об опасности женщину. Мальчик успел полюбить ее за доброту, она заменила ему мать. Дина выжила и стала единственным свидетелем, единственным очевидцем того, что видела и чувствовала Лиза. Но это повторилось тридцать тысяч раз: каждый случай схож с другим и в то же время неповторим. А живым не дано говорить за мертвых.
Тридцать тысяч стали четвертью миллиона. Двести пятьдесят тысяч белых отелей Бабьего Яра (в каждом живет свой Вогель, мадам Коттин, священник, проститутка, молодожены, офицер-поэт, пекарь, шеф-повар, цыганский ансамбль). Нижние слои тел утрамбовались в плотную массу. Когда немцы пожелали кремировать свои жертвы, пришлось использовать динамит, а иногда поработать топорами. Те, кто составил первый слой, были за редким исключением обнажены; во втором мертвецам оставили нижнее белье, а ближе к поверхности лежали полностью одетые трупы. Похоже на формации горной породы. Сначала евреи, потом украинцы, цыгане, русские…
Такая грандиозная работа потребовала создания сложной системы, с четким разделением обязанностей. Землекопы разрывали общую могилу, похоронные команды вытаскивали мертвецов; «золотоискатели» (gold-suchern) собирали ценности. Странный и трогательный факт: почти все жертвы, включая нагих людей, умудрились захватить с собой в последний путь что-то дорогое для них. Находили даже инструменты. Многое приходилось извлекать из тел. Золотые коронки, поставленные Лизе вскоре после возвращения из Милана, стали частью запаса, который пополнялся за счет самых разных лиц, включая четырех престарелых сестер Фрейда. Потом его переплавили в слитки.
«Гардеробщики» стягивали годную к употреблению одежду; «строители» возводили огромные погребальные костры; «истопники» заставляли их гореть, поджигая волосы трупов; «дробильщики» просеивали пепел на случай, если их товарищи не заметили что-нибудь ценное; наконец, «садовники» на тачках развозили этот пепел и разбрасывали по землям вокруг оврага.
Работа была почти невыносимой. Охранники спасались от немыслимой вони, весь день поглощая водку. Русских пленных, согнанных сюда, не кормили (но горе тем, кто слабел). Время от времени, обезумев от соблазнительного запаха жареного мяса, кто-то из них пытался вытащить кусок. Пойманных на такой дикости живьем, словно раков, бросали в костер. Пленные сознавали, что когда превратится в пепел последний труп, сожгут и их, — тех, кто до этого доживет. Охранники понимали, что они это знают, и перебрасывались шутками с обреченными людьми. Однажды прибыл фургон, набитый женщинами. Когда пустили газ, внутри, как обычно, раздались крики и стук; но вскоре все затихло, и двери открыли. Наружу вытащили сотню с лишним обнаженных девушек. Пьяные охранники надрывались от хохота. «Давайте! Берите их! Окрестите девок, сделайте из них баб!» Они едва не подавились водкой: девушки работали официантками в киевских ночных заведениях, а значит едва ли среди них была хоть одна девственница. Даже пленные растянули иссохшие губы в ухмылке, укладывая трупы вместе с теми, кто еще дышал, на погребальный костер.
Когда война закончилась, забота об искоренении всяких следов убитых людей легла на другие плечи. Спустя какое-то время, Дина Проничева перестала утверждать, что сумела сбежать из Бабьего Яра. Овраг перегородили плотиной, накачали воду и ил, создав зеленое стоячее озеро, источавшее запах гнили. Плотина прорвалась; ядовитая жижа залила целые кварталы. Даже два года спустя находили застывшие в своих предсмертных позах, словно жители древней Помпеи, трупы.
Никому не пришло в голову установить здесь мемориал. Овраг залили цементом, потом проложили шоссе, построили телевизионный центр, целый жилищный комплекс высотных домов. Мертвых людей скрывали под толщей земли, сжигали, топили, и снова скрывали, уже под прочным слоем стали и бетона.
Но все это не имеет никакого отношения к душе и ее странствию, к невесте, что больна любовью, дочери Иерусалима.
После ужасных, отравленных атмосферой хаоса дней, кошмарного путешествия в переполненном вагоне, они наконец высыпали из поезда на маленькую пыльную платформу в середине бесконечной равнины. Их ожидал нелегкий переход на другую сторону по узенькому мосту, зато как приятно потом было вдохнуть полной грудью напоенный сладостью воздух, как хорошо, что их просто пропустили, без толкотни и грубости, без всяких формальностей. Там уже стояли наготове автобусы.
Молодой лейтенант, отвечавший за группу, в которую входила Лиза, от смущения немного заикался, когда зачитывал список, и это сразу разрядило атмосферу. По приглушенному хихиканью пассажиров он понял, что неправильно произнес одно из сложных имен, и смущенно улыбнулся. Особенные затруднения вызвала фамилия Лизы. На блестевшем от пота лице, — стояла очень жаркая погода, — выделялась белая полоска шрама, прорезавшая щеку и лоб. В кармане форменного кителя торчала бесполезная перчатка.
Когда автобус, подняв тучу пыли, тронулся с места, лейтенант опустился на свободное сидение рядом с Лизой. «Извините, мне так неловко!» — он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. «Как я понимаю, это польская фамилия?» — поинтересовался он; Лиза кивнула. На самом деле, ей было неловко из-за своей оплошности. Не желая больше выносить притеснения, через которые пришлось пройти при предъявлении документов, она решила не называться ни Беренштейн, ни Эрдман. Остановилась на Морозовой. Но в последний момент, повинуясь странной прихоти, указала девичью фамилию матери, Конопника. Теперь уже поздно что-то исправлять. Молодой офицер интересовался, как прошло путешествие на поезде. «Ужасно! Просто ужасно!» — откликнулась Лиза.
Юноша сочувственно кивнул и заметил, что, по крайней мере, теперь они как следует отдохнут в лагере. Там, конечно, не хоромы, но довольно комфортабельно. Потом их пошлют дальше. Вы и представить себе не можете, сказала ему Лиза, как много значит после всего пережитого услышать нормальный дружеский голос. Она взглянула в окно, на унылую пустыню под раскаленным небом, и пропустила мимо ушей следующий вопрос. Юноша повторил: «Чем вы занимались в прошлой жизни?» Он явно обрадовался, узнав, что сидит рядом с певицей. Сам он небольшой знаток, но очень любит музыку, и, кроме прочих обязанностей, на него возложили организацию концертов в лагере. «Вы не откажетесь нам помочь?» Лиза сказала, что с удовольствием примет участие, если ее голос покажется приемлемым.
«Я Ричард Лайонс», — лейтенант протянул ей левую руку над спинкой сидения. Она неловко пожала ее, почему-то тоже левой рукой. Имя показалось знакомым; наконец, она вспомнила, что встречалась с его дядей во время отдыха в австрийских Альпах! «Он думал, что вы погибли», — воскликнула Лиза. «Как видите, это не совсем верно», — криво усмехнулся лейтенант, и прикоснулся к пустому правому рукаву. Разумеется, он знал отель, в котором она останавливалась, потому что частенько ездил туда сам покататься на лыжах.
«Великолепные там виды».
«Да, но здесь тоже красиво», — отозвалась она, снова бросив взгляд на песчаные дюны. «Мир прекрасен».
Она воспользовалась случаем, чтобы узнать, как здесь можно разыскать родных. Он вытащил блокнот из нагрудного кармана и записал фамилию ее мужа, ловко удерживая книжечку и ручку одной
