— Наверное, он совсем извелся.
— Думаю, и ему так кажется.
— Бедняга, — произнес Рассел. — Бедный Мэтт. Опять в холостяцкие берлоги, снятые в складчину, опять грязь и убожество, опять беготня по клубам в поисках знакомств…
— Ни в коем случае, — перебила Эди.
Рассел поднял голову.
— Но, Эди…
— Не могу я смотреть, как он барахтается…
— Ему двадцать восемь.
— Возраст тут совершенно ни при чем. Он одинок, у него горе, он растерян, и я видеть этого не могу. Я велела ему возвращаться домой.
Рассел откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
— А я думал, только в королевских семьях взрослые дети продолжают жить с родителями, — сказал он, обращаясь к потолку. — Да, и еще в Италии.
— Его комната здесь, — напомнила Эди, — она пустует. Он будет платить нам за жилье.
— Да не в этом дело.
— Понимаю. Ты уже объяснил — Розе.
Рассел закрыл глаза.
— Ты сказал, что домой ей нельзя, потому что ты ни с кем не желаешь делиться моим вниманием.
— Я же не…
— Так вот, что бы ты ни говорил, у меня найдутся и свои желания. Я хочу, чтобы мои дети знали: здесь их ждут и всегда окажут им поддержку.
— Им это лишь во вред, — возразил Рассел. — Ничего хорошего — ни для них, ни для нас. Помнишь Лиса из «Маленького принца»?
— Какого?
— Который сказал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
Эди ударила кулаком по столу.
— Я их не приручаю! Я помогаю им. Это дурацкий старый миф — будто бы помощью можно навредить, потому что надо бороться самому…
— Это правда.
Эди вскочила.
— Господи, легче слона затащить на крышу!
— Ты так и не смирилась…
Она направилась к двери, яростно бросив на полпути:
— Невозможно перестать быть матерью. Только отношения с детьми длятся вечно — не считая отношений с самим собой.
— Куда ты?
Эди обернулась.
— В комнату Мэтью, посмотреть, все ли там в порядке.
В субботу он переезжает.
Погода в Кэрнсе, как доложил Элиот своей матери, обалденная: двадцать пять градусов, в небе ни облачка, а Ро заделалась буддисткой.
— Буддисткой?
— Ага, — подтвердил Элиот. — Здесь есть храм. Она ходит на уроки медитации.
— Ну что ж, молодец, — ответила Вивьен. — Ты ходишь с ней?
— He-а. Помогаю другану ковыряться с катером.
— Дорогой, ты говоришь, как настоящий австралиец.
— Ага. Ну да.
Вивьен продолжала:
— А я в субботу ужинаю с твоим папой. Опять.
— А-а…
— Не знаешь, почему он приглашает меня уже второй раз?
После паузы Элиот выдавил:
— Откуда мне знать?
— Ну, мы же разошлись…
— И что?
— Обычно люди расходятся потому, что не желают видеть друг друга.
— Ты не хочешь видеть отца?
— Я-то хочу, дорогой, но…
— Ну так значит, порядок.
Вивьен вцепилась в трубку.
— Мне бы не хотелось ставить тебя в неловкое положение, дорогой, но… но ты, случайно, не знаешь — у папы сейчас есть подружка?
После еще одной паузы Элиот ответил:
— Без понятия.
— Он тебе ничего такого не говорил? Не называл имен?
Нам и без того есть о чем поболтать. Футбола хватает.
— Да-да, конечно…
— Ма, мне пора, — перебил Элиот. — Меня ждут.
Вивьен взглянула на часы.
— Как мило! Ты с кем-то ужинаешь?
— Да нет, пивка глотнем, — отмахнулся Элиот, — пока Ро на занятиях.
— Так приятно было поболтать с тобой, дорогой. Передавай привет Ро.
— Ну, будь, — заключил Элиот. — Пока.
Вивьен положила трубку. За время разговора с сыном она нарисовала пухлые губищи в стиле основателя поп-арта Роя Лихтенштейна — блестящие, приоткрывающие зубы. Такого огромного рта на полстраницы она не рисовала давным-давно. На минуту Вивьен задумалась, означает ли это что-нибудь, и если да, то что. Наверное, что-нибудь из области психологии, а то и психиатрии, вроде того странного импульса, который побудил ее купить замшевые сандалии оттенка, который продавщица назвала «арбузным». Каблуки оказались слишком высокими, гораздо выше, чем привыкла носить Вивьен, ходить на них еще требовалось научиться. Желательно до субботы. Вивьен поспешно выдрала из блокнота страницу с гигантским ртом.
Этим утром Роза оставила на кухне записку, прислоненную к чайнику. И не забыла поставить обратно в шкаф коробку с сухим завтраком «Изюм и орешки». Записка сообщала, что после работы у Розы встреча с подругой, когда она вернется — неизвестно, так что ужин можно не готовить. Внизу был пририсован улыбающийся подсолнух и дописано: «Надеюсь, ты ничего не планировала?» Разумеется, на этот ужин у Вивьен были свои планы, потому что без них она просто не могла жить. Макс стремился отучить ее именно от склонности заранее проживать жизнь во всех подробностях. В холодильнике лежали два филе тунца, фасоль была замочена заранее, припасен пакет листьев салата. Ничего, все это можно приготовить и завтра или просто заморозить тунца, сварить фасоль и… ох, прекрати, Вивьен, перебила она себя и принялась вспоминать, как чудесно поужинала с Максом в прошлую субботу. Ясно, что и он остался доволен, иначе не пригласил бы ее снова.
Выйдя из кухни, Вивьен направилась наверх. Дверь а комнату Розы была плотно закрыта. Не открывай, предостерегла себя Вивьен, ни в коем случае не открывай, потому что, во-первых, пока что это чужая комната, а во-вторых, то, что ты увидишь внутри, тебе не понравится. И она прошла в собственную беленькую спальню, заново отделанную в непродолжительном приступе настроения «я — сильная женщина» после расставания с Максом. Розовые замшевые сандалии стояли строго параллельно кровати.
