Достаточно высокий, стройный, хорошо одетый, он заметно выделялся среди толпы. Люди его круга обычно редко ходят по улицам пешком, предпочитая общаться с ней через окна своих шикарных автомашин.
Профессор Гинс взял Дюка старшим лаборантом в свою лабораторию, где Дюк работал четыре дня в неделю. Собственно, он мог и не работать, потому что тетка по матери, очень богатая вдова, высылала ему ежемесячно суммы, в десять раз превышавшие его лаборантский заработок. Но работу он не бросал, потому что она приносила ему радость творческого общения с талантливым ученым.
Через несколько минут он вошел в подъезд небоскреба, по фасаду которого бежали в тщетной попытке догнать друг друга огромные неоновые слова: «Покупайте авто только фирмы «Чепрэ и Чепрэ!». Это был торговый центр гигантской автомобильной фирмы «Чепрэ и Чепрэ».
В многолюдном холле на Дюка никто не обратил внимания. Тем не менее на двадцатом этаже Шэттон пересел в другой лифт и спустился на третий этаж, но уже в другой части здания. Здесь было тихо и безлюдно. Только в конце длинного коридора стоял мужчина в форме служащего центра.
— Вы к кому? — низким голосом спросил он.
— К хозяину, — ответил Шэттон.
Мужчина шагнул в сторону, освобождая проход к двери.
В зале средних размеров находилось человек сто. Видимо, здесь располагался один из пресс-центров фирмы. Появление Дюка вызвало интерес, но ненадолго. В дальнем конце стоял большой письменный стол, за которым сидели крупный седовласый мужчина и маленькая сухонькая женщина. Шэттон сразу узнал ее: в прошлом году она выписывала ему партийный билет.
Дюк подошел к столу, представился. Мужчина пристально посмотрел на него.
— А что с Сорименом? — спросил он.
Дюк протянул мужчине запечатанную в конверт записку Соримена.
— Садитесь, пожалуйста, — улыбнулась женщина.
Шэттон окинул взглядом зал и не увидел ни одного знакомого лица. Ведь он всего год назад стал членом компартии.
Свободных мест было много. Шэттон снял шапку, шубу и положил их, как и все, рядом с собой — на свободное кресло.
Скоро к Дюку подсел мужчина лет тридцати пяти интеллигентного вида.
— Кэмпс, — коротко представился он.
Шэттон назвал себя.
— Кто это? — тихо спросил он сразу, незаметно кивнув на мужчину, сидевшего за столом.
— Митт, — ответил Кэмпс. — Председатель партии. Я сам сегодня впервые увидел его вблизи. Как добрались?
Дюк ответил, что хорошо. Кэмпсу, как видно, хотелось поговорить, Шэттон же предпочитал помолчать. Чувствовал он себя не совсем уверенно. Незнакомое общество, а главное — полное незнание цели своей поездки и присутствия на собрании действовали на него угнетающе.
Сегодня утром Соримен вызвал его к себе и, подробно объяснив, куда и в какое время он должен явиться, послал в столицу.
Шэттон настолько уважал своего политического наставника, что даже не подумал спросить о цели поездки.
С Сорименом Дюк сблизился через Гинса. Профессор и Соримен были старыми друзьями. Еще в юности они работали на одном заводе. Затем пути их разошлись: Гинс поступил в университет, а Соримен стал профессиональным профсоюзным деятелем, а потом и членом компартии Арании. Дважды он сидел в тюрьме, как организатор рабочих забастовок, когда они были запрещены законом.
Несколько лет назад Центр объединенных профсоюзов послал Соримена в Лин, где он возглавил местный комитет объединенных профсоюзов и где вновь встретился с Гинсом. Но обо всем этом Дюк узнал много позже. Сначала Соримен был для него всего лишь хорошим приятелем любимого профессора.
Со временем Шэттон стал испытывать неудовлетворенность политической платформой своего научного руководителя. Натура его жаждала дела, конкретного, остро направленного против основных устоев системы, которая вызывала в нем глухое раздражение. Аморальность, беспринципность, продажность, жестокость, алчность общества, которое он познал через своего отца и его окружение и к протесту против которого толкала всякого порядочного человека сама действительность, вызывали в Дюке острое желание немедленно объявить ему открытую войну.
Гинс с его половинчатой политической платформой не мог дать конкретного ответа на мучившие Дюка вопросы. Профессор тоже не признавал права имущих классов на управление страной, на эксплуатацию неимущих, но при всем том он уповал на научный прогресс, который, по его мнению, в конечном итоге приведет к уничтожению классов. Профессор отрицал марксизм, как форму сознания, причисляя его к искусственной, несвойственной человеку системе политических взглядов. Правда, он не всегда был последовательным. В конкретных ситуациях в нем пробуждался человек дела, а не слова. Он шутя замечал, что его «заносит, что опять в нем завибрировала рабочая косточка, заговорила впитанная с молоком матери ненависть к богатым».
Шэттону нужен был человек, который предложил бы ему реальную, конкретную программу борьбы с государственной системой, основанной на политическом, нравственном, моральном и имущественном насилии ничтожного меньшинства над абсолютным большинством. Таким человеком оказался Соримен, а программой — марксизм. Шэттон сразу принял и первое, и второе.
Скоро Соримен стал привлекать его к своим партийным делам.
Гинс к увлечению Дюка относился весьма сдержанно. Как-то он заметил, что марксизм задушит в нем ученого.
Через год Соримен рекомендовал Дюка в партию, и он был принят.
Кэмпс, не найдя в Дюке подходящего собеседника, вскоре подсел к группе прибывших товарищей.
Митт посмотрел на часы, встал.
— Внимание, товарищи, — заговорил он.
Голос его звучал глухо. Усталое, с тяжелыми, резкими морщинами лицо Митта дрогнуло, видимо, в попытке улыбнуться. По всему было видно, что он испытывает чувство смертельной усталости. Широкие плечи и крупная голова как-то пригибали его книзу.
Митт оперся руками о стол, выпрямился.
— Внимание, товарищи, — повторил он без всякой экспрессии в голосе.
«Поспать бы тебе сейчас», — подумал Дюк.
Митт, будто услышав это пожелание, улыбнулся, отчего лицо его показалось еще более усталым.
— Мы собрались сюда, чтобы обсудить программу наших действий на ближайшее будущее.
Митт сделал паузу.
— Здесь присутствуют представители партийных ячеек почти всех более или менее крупных городов Арании. Буду краток.
Реакция в лице правых и особенно Союза военных переходит в решительное наступление. Начало его — арест наших товарищей-телерепортеров. Мы располагаем сведениями о том, что представители Союза военных ведут в армии активную работу, склоняя ее к мятежу против существующего правительства. Мы имеем в армии своих людей, но наша партия находится в подполье, и это чрезвычайно осложняет нашу работу в массах, а в армии особенно.
Митт медленно обвел взглядом зал.
— Ты бы сел, — предложила ему женщина, сидевшая рядом с ним за столом.
Митт посмотрел на нее сверху вниз и еще более выпрямился, заложив руки за спину.
— Насижусь еще, если попадусь, — ответил он без улыбки.
— Темпы инфляции и безработицы нарастают, — продолжил он. — Крона девальвирована на одну четверть, закон о повышении заработной платы, боюсь, навсегда застрял в Законодательном собрании. Коалиция либералов и умеренных демократов оказалась неспособной разрешить насущные проблемы нации и пришла к своему полному политическому банкротству, утратив доверие народа. Назрела очевидная необходимость роспуска Законодательного собрания, Государственного совета и досрочных выборов
