Поставить на ночь кринку молока. И, тронутую грешными устами, Крестили заскорузлыми перстами. Сибирь моя, В просторах безграничных Ты принимала всех иноязычных. У всех поныне свой особый лик, Но все сильнее вечное стремленье, Чтоб после вавилонского дробленья Здесь снова обрести один язык. Твои небостремительные башни Уже давно затмили День вчерашний. Сибирь моя, Ты вся в кипучей стройке, Вся в переделке, вся ты в перестройке, Любовь моя, ты вся из новостей, А если вместе с «дурочкой» угарной Был заведен мотив рудиментарный, За то не будем осуждать гостей. Таков порядок: После крепкой влаги Запеть надрывно Песню о бродяге. Не пела лишь Наташа, С видом чинным Неугомонным занимаясь сыном. А Федя деловито, без конца, Переходил, как ангел примирений, С ее колен на теплоту коленей Легонько подпевавшего отца, Как будто этой хитростью наивной Хотел связать развяз Любви взаимной. Жена сидела Рядышком с Жуаном, Дразня супруга профилем чеканным, Девически смягчавшимся в былом, Коса все с тем же золотым избытком Ее венчала свитком, словно слитком, Красиво свитым греческим узлом. Отбившиеся локоны горели, Как лепестки цветка На длинном стебле. По части стебельков И прочих трав Мой друг при опыте был не лукав, А искренне смотрел на все и даже Все старшее в природе почитал, Поэтому не о душе мечтал, Мечтал о теле — тело было старше. Меж тем бродяга песенный помалу Лишь подошел К священному Байкалу. Есть в русской песне Высшая отрада, Дойдет до песни, ничего не надо, Лишь песню дай — поющие не пьют. И сам влюбленный в песенное диво, Жуан впервые думал неучтиво: «Черт побери, они еще поют!» Тут вроде бы из-за Федяши в певни Пришлось вмешаться Марфе Тимофевне. Так Федя И на этот раз помог Переступить той горенки порог, Где бревна неприступные в оплоте До сей поры его дивили той Старинной первозданной простотой И чистотой своей открытой плоти. Они в линейно ровных строчках пакли Еще, казалось, Древним лесом пахли. Подумал: «Красоте не нужен лак». Послушал: «Что ж Наташа медлит так?» А как ей было, мучаясь расплатой И продолжая в робости любить, К нему через порог переступить Бабенкою паскудно виноватой? На шорох оглянулся по тревоге — Жена уже стояла на пороге.
