От издательства
Предлагаемая вниманию советского читателя новая книга председателя Национального комитета Коммунистической партии США, ветерана американского рабочего движения Элизабет Гэрли Флинн рассказывает о годах, проведенных ею в тюремном заключении (1951–1957), к которому она была приговорена за нарушение пресловутого закона Смита — позорного закона о «контроле над мыслями», нарушающего элементарные демократические права граждан Соединенных Штатов Америки.
Шестнадцатилетней девушкой, еще находясь на школьной скамье, Элизабет Г. Флинн вступила в ряды американского рабочего движения, и с тех пор вся ее жизнь была отдана делу трудящихся. Вступив в социалистическую партию, она стала одним из руководителей профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира», выступала на митингах, организовывала стачки и демонстрации; ее хорошо знали шахтеры и металлурги Пенсильвании и Иллинойса, докеры и горняки западных штатов, текстильщики Новой Англии и Юга. В образе Бунтарки ее увековечил в прекрасном стихотворении пролетарский поэт США Джо Хилл, расстрелянный в 1915 году. В 1937 году Э. Г. Флинн вступила в Коммунистическую партию Соединенных Штатов Америки, а в 1938 году ее избирают членом Национального комитета партии. В 1951 году, в период разгула маккартизма, она была арестована вместе с шестнадцатью другими прогрессивными деятелями и руководителями компартии США и отдана под суд, вынесший обвинительный приговор. Начались годы тюрьмы…
По выходе из заключения Э. Г. Флинн в 1958 году избирается секретарем Национального комитета по организационным вопросам, в 1959 году на XVII съезде партии — вице-председателем партии, а в 1961 году — председателем Национального комитета партии.
Женская тюрьма в Олдерсоне (штат Западная Виргиния), где находилась в заключении Флинн, считается образцовой тюрьмой в Соединенных Штатах Америки. Но за внешне «образцовыми» порядками этой тюрьмы автор вскрывает глубоко антигуманную и аморальную сущность карательной системы США. Находясь с этой тюрьме вместе с уголовными преступницами, Флинн наблюдала условия их содержания в заключении и пришла к выводу, что американские тюрьмы не исправляют преступников, а, наоборот, еще больше калечат их, делают «новичков» рецидивистами, что в США человеку «свихнувшемуся», ставшему однажды на путь преступления, уже трудно сойти с него.
Глубокой любовью
Книга «В Олдерсонской тюрьме» является продолжением автобиографии Э. Г. Флинн «Своими словами. Жизнь бунтарки», вышедшей в Советском Союзе в 1962 году, дополняя ее новыми страницами из жизни автора.
«За проповедь и отстаивание» коммунистических идей
С любовью и печалью посвящаю я эту книгу памяти моей дорогой и любящей сестры Энн К. Флинн (для семьи и друзей — Кэти), умершей 24 февраля 1962 года. Когда я сидела в тюрьме, она часто навещала меня, писала мне письма, сделала все необходимое для опубликования моей первой книги; она писала статьи, выступала с речами, участвовала в кампании за мое освобождение. Своим мужеством, оптимизмом, отзывчивостью, присущим ей чувством юмора она поддерживала меня в трудные годы заключения в Олдерсоне и вообще всегда своей помощью делала мою жизнь легче и счастливей.
Жарким июньским утром 1951 года в нашей нью-йоркской квартире на 12-й улице Восточной стороны раздался резкий звонок. Сразу же постучали в дверь. Подняться так быстро на третий этаж после того, как мы нажали кнопку, открывающую парадную дверь, было невозможно. Видимо, кто-то еще раньше стоял на лестничной площадке. Моя маленькая племянница делала уроки, а сестра Кэти готовила завтрак. Кэти открыла дверь, и я услышала ее возмущенный голос.
Три агента ФБР, двое мужчин и женщина, грубо оттолкнули ее и вошли. Они объявили, что имеют ордер на мой арест. Я взяла документ и прочла его. В нем я обвинялась в нарушении позорного закона Смита[1], в «проповеди и отстаивании идеи насильственного свержения правительства».
Зазвонил телефон. Кэти сняла трубку. Это был наш друг, живущий на той же улице. «Да, я знаю, — сказала Кэти, — они пришли и к нам». Я оделась в присутствии развязной молодой женщины, без приглашения вошедшей в мою спальню. Мне позволили выпить чашку кофе. Уходя, я попыталась приободрить родных: «Не тревожьтесь. Это надолго». Так оно и оказалось. Все окончилось лишь в июле 1957 года, когда я вышла из тюрьмы и очутилась на свободе.
Сопровождаемая участниками облавы, я спустилась вниз. У подъезда стояла машина. В этот ранний час улица была почти безлюдна. Прибыв в штаб-квартиру ФБР, находившуюся тогда в здании федерального суда на Фоли-сквер, я застала там нескольких своих товарищей, тоже арестованных. Нам дали кофе, и мы уселись и стали ждать, пока доставят остальных членов нашей группы, о которых в прессе писали как о «коммунистах запаса». Наконец нас оказалось шестнадцать человек. Всех переписали, у всех сняли отпечатки пальцев. Один из агентов, арестовавших меня, разрешил мне поговорить по телефону с сестрой. Когда я повесила трубку, он позвонил своей жене. Было забавно, что он повторил мои слова. Мы оба сказали: «Не волнуйся. Все в полном порядке». На рассвете он ушел из дому, чтобы арестовать коммунистку, и, кажется, это встревожило его семью не меньше, чем мою.
Затем нас провели в комнату судебных заседаний, чтобы сообщить условия освобождения под залог. Формальности были короткими. Вскоре в комнату ввели нашего глубокоуважаемого товарища, инвалида Израэля Амтера, которому тогда было уже за семьдесят. Едва волоча ноги, опираясь на руку жены, он двигался по среднему проходу. Раздались негромкие возгласы: «Какой позор!» Больного Амтера арестовали в одной из нью-йоркских частных клиник, буквально стащили с койки, не считаясь с протестами врачей. Его освободили под залог в 500 долларов. Для всех остальных назначили непомерно высокие суммы залога.
Нас погрузили в полицейские автофургоны. Мужчин, в том числе Джекоба Майнделя и Александра Трахтенберга, которым было за семьдесят, попарно связали друг с другом наручниками и увезли в федеральную тюрьму на Уэст-стрит.
Нас, четырех женщин, отправили в женский дом заключения на Гринвич-авеню. Среди нас была ныне покойная Мариан Бакрак. Она болела раком, и только потому, что ей надо было делать операцию, ее вывели из нашей группы. Впоследствии ее все-таки судили с третьей группой, но в конце концов оправдали. Была с нами и молодая негритянка Клодия Джонс. После года тюрьмы ее выслали в Англию. Остальные двое были Бетти Ганнет и я. Мать Мариан Бакрак немедленно внесла за нее залог. Мариан мы называли «красоткой»; в своем розовом летнем костюме и шляпке, украшенной пурпуровыми цветами, она и вправду была удивительно хороша. Вместо сумки она носила небольшую плетеную коробку с маленьким букетом искусственных цветов на крышке. Заключенные глядели на нее и восклицали: «Какая прелесть!»
Конгресс борьбы за гражданские права, располагавший особым залоговым фондом, внес деньги за всех нас, кроме Бакрак и еще одного арестованного, которого выручила семья. Но у распорядителей фонда начались трения с властями, которые потребовали назвать имена всех лиц, ссудивших деньги для этой цели. Правление фонда отказалось назвать имена жертвователей, чтобы оградить честных людей от придирок и шантажа, характерных для гнусных маккартистских порядков той поры. В итоге все четыре
