Тюремные «привилегии»
В тюрьме заключенному непрестанно твердят, что у него нет никаких прав, а есть лишь привилегии, которых его в любую минуту и без всяких объяснений могут лишить. Все, что тебе разрешают иметь или делать, выдается за привилегию.
Одной из них было право получать кое-какие товары в тюремной лавке, разумеется за деньги. В мою бытность в Олдерсоне такую лавку открыли в одном из самых маленьких помещений 27-го коттеджа, точь- в-точь похожего на 26-й и некогда предназначавшегося для психически больных заключенных. Несколько комнат второго этажа занимали надзирательницы, которых можно было принять за арестанток, так как они жили за решетками. Контора лавки находилась довольно далеко, в административном корпусе, — еще пример несуразности тюремных порядков. Торговали по субботам. Надзирательницы, ведавшие лавкой, подбирали себе помощниц из числа заключенных, но во избежание краж часто меняли их. Тесная лавка могла вместить не более пяти-шести покупательниц, остальные в ожидании своей очереди толпились в коридоре и, пользуясь случаем, болтали с подругами из других коттеджей.
За покупками отправлялись одновременно один или два коттеджа. В первые месяцы всех отпускали в лавку в один и тот же день. Потом порядок изменили: в одну субботу лавка обслуживала нижнюю территорию, а в следующую — верхнюю. Так предупреждалась перегрузка и «излишнее общение» между женщинами. У начальницы лавки имелась картотека с именами, номерами и фотографиями заключенных, а также сведениями о полученных и израсходованных ими суммах. Вначале нам разрешалось покупать на 13 долларов в месяц, но в дальнейшем, в связи с ростом цен, сумму увеличили до 15 долларов. При неиспользовании лимита разница не переходила на следующий месяц, а перечислялась на ваш счет. С него можно было снимать небольшие суммы не только для покупок в лавке, но и на оплату подписки на газеты, выписку книг, приобретение вещей из нашей мастерской художественных изделий и т. д. Нас, коммунисток, друзья регулярно снабжали деньгами. Но у многих не было ни гроша, и только от случая к случаю они получали из дому доллар или два. Заключенным строжайше запрещалось давать деньги подругам или покупать для них что-нибудь. Администрация смотрела сквозь пальцы на бесчисленные нарушения этого правила, но все же придирок можно было ждать в любую минуту. В лавке нам продавали сласти, сигареты, фрукты, печенье, мыло, косметику. Под фруктами' я разумею апельсины, лимоны и яблоки. Цены были те же, что в любом городском магазине, а иногда и выше, выбор крайне ограничен — по одному или по два образца каждого товара. Мы удивлялись, почему одним фирмам отдается предпочтение перед другими. Было бы наивно видеть в этом случайность, но, подозревая наших тюремщиков в лихоимстве, я не могу подкрепить свои предположения фактами.
Себе я покупала очень мало, однако свой лимит использовала сполна. Как и мои товарищи, я отдавала значительную часть покупок другим заключенным. Узнав о желаниях и нуждах моих подруг по коттеджу, я заранее составляла «список заказов». Моя молодая соседка блондинка — бедная как церковная мышь, но необычайно гордая — никогда ни о чем меня не просила. С трудом мне удавалось уговорить ее взять немного конфет или кусок мыла. В обстановке массового мелкого воровства такая щепетильность вызывала удивление. Как-то я дала ей большую коробку с тальком. «Это с воли! — восторженно воскликнула она. И затем очень серьезно добавила — Я часто ворую, Элизабет. Но у вас я никогда ничего не украду. И другим не позволю!» Если я куда-нибудь уходила, она вставала у моей двери и никого не впускала.
Заключенным разрешалось выставлять на продажу изготовленные ими вещи, например металлические или керамические украшения, броши и серьги, горшки, вазы и пепельницы, вязаные свитеры, шарфы, варежки, детское приданое, вышитые дорожки, маленькие круглые скатерти, посудные полотенца. Все это экспонировалось в стеклянных ящиках, стоявших в административном корпусе и в комнате свиданий. Необходимые материалы покупались за счет заключенных, а что-нибудь делать из них можно было только в свободное время. Цены определялись комиссией в составе надзирательниц, ведавших тюремной лавкой, и представительниц от мастерской художественных изделий. Иногда самым бедным заключенным материалы в порядке исключения давали в долг. Сделав ту или иную вещь и продав ее, они рассчитывались с администрацией.
Находясь в Олдерсоне, я накупила уйму керамических украшений для подарков друзьям. Моя сестра Кэти купила в комнате для посетителей несколько очень красивых накидок по 10 долларов. Так мы помогли двум пуэрториканским «националисткам», искусным вышивальщицам. Но пришлось специально договариваться с начальницей мастерской, чтобы эти вещи были выставлены в комнате свиданий в день приезда Кэти. Надзирательницы тоже покупали продукцию заключенных. Они приобретали немало красивых вещей, но платили за них куда дешевле, чем они стоили бы «на воле». Для обездоленных заключенных, которым никто не присылал денег, это была единственная возможность хоть немного подработать. Ходили слухи, будто некоторые заказы поступали из Вашингтона от высокопоставленных лиц, которые, посетив Олдерсон, убедились, какие замечательные вещи здесь делают.
Была у нас еще одна «привилегия»: по субботам мы могли посещать библиотеку и проводить в ней один час (впоследствии мне этот срок продлили до двух часов). Покрыв расстояние, равное примерно трем кварталам, мы приходили в библиотеку — самое приятное и привлекательное место во всей тюрьме. В двух больших комнатах, полных книг, стояли удобные стулья, кадки с декоративными растениями, несколько скульптурных портретов детей. На стенах висели картины. Немало книг поступило сюда из находившегося неподалеку и расформированного после войны армейского лагеря Кэмп Крофт. Библиотечный фонд состоял из множества классических произведений, биографий, известных романов и поэтических сборников, но почти не имел изданий последних лет. Библиотека получала также несколько журналов и газет. Попадались даже книги прогрессивных авторов. Я нарочно не упоминала и уж тем более не хвалила этих книг, чтобы их не изъяли, как «подрывные». Помощница библиотекаря сказала мне, что однажды поступило распоряжение изъять из книжного фонда все сочинения каких-то авторов. Но, не зная содержания этих книг, работники библиотеки, как это часто бывает в тюрьме, поняли указание по-своему и просто переставили «крамолу» на другие полки. Вообще в расстановке книг господствовал полный хаос, что было только на руку любителям чтения.
Заключенные могли и покупать книги, но не более двух сразу. Тут тоже придумали сложную и бессмысленную процедуру. Выбранное произведение «утверждалось» самой начальницей тюрьмы. Книги прибывали непосредственно от издателя, но прежде, чем попасть к заказавшей их заключенной, обязательно прочитывались библиотекаршей. Ничего, кроме раздражения, такой порядок не вызывал. И все же я выписала несколько книг: пьесы Шона О'Кейси, новеллы Томаса Манна, «Альманах свободы» и «Путешествие в Россию». Две последние написаны членом Верховного суда США Дугласом, и мне вряд ли позволили бы их заказать, если бы не громкое имя автора. По просьбе заключенных мне выслали также стихотворения Уолта Уитмена и «Историю одной монашенки» Кэтрин Халм. Однажды я получила по почте чей-то подарок — библию и толковый словарь. Д-р Б. Либер, мой старинный приятель, прислал мне свою автобиографию, но ее возвратили отправителю как «неподходящую». Д-р Либер описывал в ней новую жизнь своей родины, ставшей ныне социалистической Румынией. Один из наших адвокатов, Джон Абт, прислал мне роман «Мандарины» Симоны де Бовуар — бестселлер того года, но и эту книгу отвергли как «слишком политическую». Это сильно огорчило многих моих соседок: кто-то им сказал, что в «Мандаринах», помимо всего прочего, «много секса».
Выписанные книги полагалось по прочтении жертвовать в фонд тюремной библиотеки. Вероятно, читателю покажется забавным, что в библиотечном фонде Олдерсонской федеральной тюрьмы в числе пожертвованных мною, довольно известной коммунистической деятельницей, книг есть и книга «Очерки о мужестве», написанная сенатором Джоном Ф. Кеннеди, потом ставшим президентом Соединенных Штатов. Узнав об этой книге из журналов, я решила познакомиться с ней, особенно с главой, посвященной губернатору штата Иллинойс Джону Олтгелду, который пожертвовал своей политической карьерой, помиловав в 1886 году нескольких рабочих лидеров — инициаторов забастовки за установление восьмичасового рабочего дня. Как было бы замечательно, если бы автор «Очерков о мужестве» последовал этому примеру и освободил Мортона Собелла и других политзаключенных 1962 года!
Бетти Ганнет подарила тюремной библиотеке два тома Теодора Драйзера, выписанных ею после долгих препирательств с начальством. Снова — уже в который раз! — появились сомнения насчет «благонадежности» этого большого американского писателя. Как-то я предложила начальнице библиотеки
