обратиться к ряду издателей и авторов, особенно к писательницам, которые с радостью подарили бы нам много книг. Мое предложение было вежливо отклонено, так же как почти все предложения, исходившие от заключенных, что впоследствии отнюдь не мешало надзирательницам выдавать их за свои и даже удостаиваться одобрения администрации. Библиотекарша заявила мне: «Мы не имеем права принимать подарки». Она сказала неправду: все картины, висевшие в читальном зале, были получены в дар. На полках были книги, надписанные известными деятелями. После освобождения заключенных библиотека продолжала получать за них газеты и журналы, на которые они подписались, в течение всего срока подписки. И, наконец, как уже сказано, администрация отбирала выписанные нами книги, вынуждая нас «дарить» их библиотеке.
Через тюрьму проходило множество заключенных, но далеко не все интересовались книгами. Для многих библиотека была местом свиданий, так же как и часовня, мастерская художественных изделии, кино и т. д. Впрочем, сюда приходили и искушенные, взыскательные читательницы, понимавшие толк в настоящей литературе. Другие интересовались только детективами, которых у нас было вдоволь. Кое-кто увлекался поэзией, в особенности любовной лирикой. Определенная категория женщин охотилась за романами со скабрезными местами и находила их. Нарасхват читался непристойный роман «Вдова». Эту книжку передавали тайно из одного коттеджа в другой и не возвращали в библиотеку, опасаясь ее изъятия. Совсем неожиданно всеобщим любимцем стал Марсель Пруст, когда кто-то случайно узнал о некоторых темах, какие он затрагивал. Я просто поражалась тому, как мало читают молоденькие девушки, недавно окончившие школу. Какая пропасть была между ними и некоторыми взрослыми женщинами, которые напряженно и вдумчиво читали сложные тексты, стремясь постигнуть их до конца.
Нам разрешали подписываться на одну ежедневную газету и один журнал. Я выбрала «Нью-Йорк геральд трибюн» и «Уорлд ньюс энд ревью». Политзаключенная Фрэнкфелд, отбывая наказание, выписывала «Нейшн», потому что именно этот журнал получал ее супруг, когда сидел в Атлантской тюрьме. Так, благодаря ей мы могли читать и это периодическое издание. Разрешалось обмениваться журналами через тюремную почту, но строго запрещалось писать на них что бы то ни было. Переписка между заключенными внутри тюрьмы каралась одиночным заключением. Это бессмысленное правило нарушали все. Вообще должна сказать, что я соблюдала только те правила, которые шли на пользу заключенным, обеспечивали их безопасность и покой.
Однажды из Чарльстона к нам прибыл комплект газеты «Крисчен сайенс монитор». Пакет не распечатали. По прошествии нескольких месяцев начальница библиотеки, уже хорошо зная меня, позволила мне взять комплект к себе в коттедж. Я с интересом прочитала номера этой солидной газеты, содержащей информацию о всех важнейших событиях. Но мне было смешно: почему именно я, «подрывной элемент», получила право ознакомиться с пакетом периодики, не прошедшей цензуру? Никогда не забуду, как я впервые пошла в административный корпус, чтобы оформить подписку на газету. Это было ровно через месяц после моего прибытия в Олдерсон, и до этого дня я еще ни разу не выходила из коттеджа одна. Густой туман подступал к самым окнам. Ажурный серебристый иней облепил ветви деревьев. Немного позже выглянуло солнце, и, нежась в его неярких лучах, я брела медленно-медленно, стараясь растянуть эти мои первые минуты свободы.
Впрочем, должна пояснить, какая это была «свобода». Прежде чем меня вызывали в контору, об этом извещали центральный контрольный стол. Тот запрашивал мой коттедж. Уходя из конторы, я снова была обязана доложить об этом на центральный контрольный стол, а последний извещал надзирательницу в конторе о моем прибытии в коттедж. Короче, где бы вы ни находились, старшая надзирательница (Большая Сестра) бдительно следила за вами. Всегда производились переклички — перед завтраком, на работе, по возвращении в коттедж. Об отсутствующих немедленно докладывали дежурной на «контроле», и тут же она проверяла, где эти заключенные — в своей комнате под замком, в больнице, в одиночном заключении или на свидании с посетителем. В обед, в ужин и в полночь в коттеджах устраивали проверки. Короче, на «контроле» о каждой из нас всегда знали решительно все.
Посетители и письма
Еще одной «привилегией» было право раз в месяц видеться с приезжавшими посетителями. Я очень тосковала по Кэти, но просила ее не приезжать, пока не установится более или менее хорошая погода. Как-то в начале марта вскоре после обеда надзирательница сказала мне: «Элизабет, вас ждет посетительница». Я так разволновалась, что даже не стала переодеваться, хотя у меня были теперь новые платья, чулки и корсет. Не обращая внимания на свой явно непрезентабельный вид, я помчалась на нижнюю территорию, боясь потерять хоть минуту. Комната для свиданий, большая и светлая, помещается в коттедже близ административного корпуса. За окнами — лужайка и роща. Комната обставлена удобными стульями и небольшими диванами — надо же произвести впечатление! Здесь я и застала Кэти в новом платье, с затейливой прической и в кокетливой шляпке. Ошеломленная и обрадованная, я сначала ничего не могла вымолвить. Кэти с места в карьер принялась рассказывать мне всякие новости. Это наше первое свидание оказалось самым трудным — только ценой огромного усилия мы кое-как одолели охватившее нас волнение.
Обстановка, в которой происходили свидания, была такова, что со стороны это могло показаться не тюрьмой, а скорее больницей или школой. Зеленые лужайки и деревья, множество светлых коттеджей, отсутствие решеток — по крайней мере там, куда обращался взгляд посетителей. Многие заключенные говорили своим маленьким детям, приезжавшим к ним на свидание, что здесь больница. Арестантки и их посетители сидели вдоль стен комнаты отдельными группами под неослабным наблюдением двух надзирательниц с зоркими глазами и острым слухом. В первый раз меня и Кэти усадили прямо у стола дежурной надзирательницы, но в дальнейшем мои церберы несколько умерили свою непомерную и глупую бдительность. Зато Бетти Ганнет и ее мужу — тем совсем не везло: во время их свиданий надзирательница сидела чуть не между ними.
Кэти умела мастерски вести осторожные, двусмысленные беседы. Когда надзирательница отходила к телефону или провожала кого-нибудь в уборную, она быстро сообщала мне новости о других заключенных коммунистах, о новых судебных процессах, о моих близких друзьях. Как только надзирательница появлялась вновь, она мгновенно переходила к непринужденной болтовне о семейных делах. Свидания происходили с часа до четырех. Со временем Кэти разрешили двухдневные свидания со мной каждые два месяца. Она прибывала в последний день месяца, и оставалась на первое число следующего. Это было менее утомительно и вдвое сокращало расходы. Что и говорить, ей приходилось нелегко, но она регулярно, в любое время года навещала меня.
Ее поездки, а также расходы на мои покупки в лавке, на выписку книг, газеты и т. д. оплачивались Комитетом семей жертв закона Смита, состоявшим из жен и других близких родственников осужденных по этому закону. Председателем комитета была Пегги Деннис[21]. Все эти самоотверженные женщины собирали достаточные средства не только для обеспечения всем необходимым самих заключенных, но и для отправки их детей в летние лагеря и для помощи наиболее нуждающимся семьям. У каждой из них хватало собственных забот, но они выступали на собраниях, разговаривали с нужными людьми, писали статьи. Все это были люди большого, благородного сердца. Деятельность этого комитета производила огромное впечатление на моих товарищей по тюрьме, и все завидовали нам (я уверена, что то же самое было и в мужских тюрьмах Атланты, Ливенворта и других городов). Помню, как одна наша девушка задумчиво сказала: «По всему видно — коммунисты хороший народ!» Ей не присылали ничего, кроме почтовых открыток. Родные Бетти Ганнет регулярно навещали ее. К Клодии Джонс приезжал отец, старый и больной человек. Не без труда он разыскал в Олдерсоне пансион, где радушно принимали родственников заключенных-негритянок. В городе, вся жизнь которого была связана с нашей тюрьмой, царила довольно тяжелая атмосфера.
Ненамного легче приходилось и моей Кэти. В первый свой приезд по рекомендации нью-йоркских шерифов она остановилась в пансионе близ вокзала. Но льстивые и услужливые к официальным лицам, владельцы пансиона относились к родственникам заключенных с откровенной грубостью, отбивая у них желание вновь приезжать сюда. Поэтому в следующий и остальные приезды Кэти поневоле
