клиники. Когда я с мужчиной, я ему подсознательно сопротивляюсь. Наверно, оттого, что я боюсь открыться. Вообще в негласном кодексе путаны есть правило: не получать оргазма с клиентом. Дескать, западло ловить кайф от вонючего козла. Нельзя так. Отношения, построенные на ненависти, сжигают. Что же касается Романа, то я, конечно, воспринимаю его как мужчину, иначе ничего не было бы. Однако он иной, чем другие мужчины: он знает, что такое настоящее унижение, и потому у него особая нежность к нам, женщинам. Он был на нашем месте. Его покупали, как нас. Но при этом он не перестал быть настоящим мужчиной. Если, конечно, не применяться к зоновским понятиям.
Кроме того, нас с Романом сближает общая тайна. Тайны. Наверно, я неосторожно поступила, когда написала тут о Костике. Но это еще не все. Разбросанные конфеты с оранжевыми фантиками до сих пор мелькают у меня перед глазами.
Работаю.
1 апреля 200… г.
День всех дураков и конкретно сутера Грибанько. Я, правда, сама никого не разыгрывала, но у нас девчонки по-всякому изощрялись. Сутенерам вообще не везет, что хорошим, что дурным. Хороших сутенеров — в хорошие гробы, если перефразировать извест <не дописано> Филу Греку что-то там такое ввернули, что он оторопел.
А у меня был грустный праздник Это про день рождения говорят, что этот праздник грустный. А мой день рождения получился неожиданно веселым, зато день дураков как день поминовения. Наверно, я тварь и бессердечный человек. Вот сижу и плачу. Вспомнился позавчерашний мужик из ночного клуба, который кидался бутылкой в стриптизершу. Я ведь тогда так вскипела, что и убить его могла. Я вообще ловлю себя на том, что могу убить всякого, кто причинит мне боль. Гипертрофированное сознание собственной уязвимости. Дура, дура. Что плакать? Да, тот мужик был похож на Хомяка Игоря Валентиновича, моего первого содержателя. Он меня, верно, и толкнул па скользкую дорожку. А вот теперь приходит в голову, что он был только средством, поводом, рычагом. Сама во все влипла, сама нарвалась и нажила кучу проблем, и началась та жизнь, которую я сейчас ненавижу, рву себе нервы, но тем не менее 11менно эту жизнь я сама себе выбирала. Во мне столько дерьма. Ведь когда человек рождается, он чист, тогда откуда, откуда?
Свинья везде грязь найдет.
Ведь я мечтала стать известной, нести людям добро. Я писала стихи и сказки. Тогда, в школе, лет до тринадцати. Да и после… Теперь продаю себя. Кто же тиснул, как печать на бумаге, такую жизнь? Девчонки ходили в церковь, ставили свечки. Молились. Мила Харим-Паровозом заигрывала со священником, говорят, он оставил ей номер своего мобильника — попятно для чего. А я так не могу. Мир замер, как приговоренный к смерти в последние часы перед приведением в исполнение. Бог. Как я могу молиться такому Богу? Я уже пыталась ходить в церковь, покрывала голову платком — но стоило мне переступить порог, как меня охватывало истерическое веселье. Говорят, это выходит дьявол. Наверно, так. Но только последний раз, когда я была в церкви — 19 мая прошлого года, на следующий день после моего рокового удара пепельницей и раскиданных оранжевых конфет, — над храмом разразилась гроза. Ломало деревья. Покосило часовню. Я тогда едва не сошла с ума. Мне показалось, что я слышу вой, испущенный человеческой глоткой — голос, без воли и без веры молящий о несбыточном. И как ответ, гремел гром: как будто Сатана хохотал над омертвевшей и скорчившейся у стены моей тенью. Или не Сатана вовсе смеялся так страшно, надрывно и жутко… ведь не Сатане же молилась я? Ведь не Сатане же!
<нрзб> конечно, глюки <перечеркнуто> напыщенная сука с круглыми периодами. Все не так, ребята. Во написала — как у Высоцкого строчка.
За что я его тогда?
Я уверена, что если бы я тогда была в квартире Хомяка одна, то, наверно, уже в загоне выдала бы крендель: пошла бы в ментовку и чистосердечно призналась. Смешно: Костик писал слово «чистосердечно» раздельно. Вот так: чисто сердечно.
Я в этом искусственном жанре чистосердечного признания уже испражнялась, как грязно говорит Фил Грек.
Ну что ж, повторим. Я словно собственную капитуляцию <перечеркнуто>.
Чистосердечное признание Павловой Екатерины Владимировны, двадцати двух лет (дубль два)
18 мая 200… года, больше десяти месяцев тому назад, я убила Хомяка Игоря Валентиновича, своего бывшего любовника. Самое неприятное состоит не в том, что я его убила, а в том, что я хотела его убить, хоть это и произошло в состоянии аффекта.
Я могла бы повторить — это самое неприятное.
В тот день мне позвонил из ночного клуба Роман и попросил приехать. Он сказал, что, в обход Грека, нашел прекрасного клиента и можно хорошо скалымить, не отдавая львиную часть денег «маме», сутеру, охране, всему этому чудному персоналу во главе с хозяином. Нормальная такая халтурка, в порядке вещей. Я как раз была свободна и поехала в центр. Оделась как на выход.
Романа я нашла за одним столиком с каким-то откровенным геем в блестках и со шкуркой седой лисы вместо шарфика, я с трудом признала в нем Юлия. Тут же был толстяк с бесформенной рожей поперек себя шире. Скулы разъехались, подбородков не счесть, необъятные, круглые щеки. Хомяк Игорь Валентинович, я его не сразу и признала-то, еще хлеще растолстел и уже не оправдывал фамилию: теперь он больше походил на поросенка, подрумянившегося такого хрюнчика. Оказалось, что Хомяк терся в гей-клубе и заприметил Романа, а потом при-и ш в нем своего старого саратовского знакомого и усадил за спой столик. Разговорились, затронули меня, Роман сказал, что знает, где меня найти. Быть может, у него у самого были какие-то <перечеркнуто, но тем не менее с трудом можно разобрать: кровожадные планы>. Иначе он не стал бы так меня палить, прекрасно зная, что я в розыске. Теперь уже не имеет значения. Хомяк сказал, что хочет меня — в смысле видеть и все такое, Роман по его просьбе позвонил.
Выпили прилично. Хомяк предложил поехать к нему. Он переехал в Москву, купил себе квартиру чуть ли не на Кутузовском. Он выразился: «вспомнить старое». Зря он это. Хомяк, как выяснилось, всегда был «би», но все-таки в Саратове склонялся больше к девочкам, а в Москве, по веянию моды, пристрастия уперлись в мальчиков.
В общем-то, никто против не был, особенно если учесть, что нам-было обещано по штуке баксов: накидка за хорошее старое знакомство. Хомяк был пьян, поэтому он уже в машине предложил позабавиться и стал швыряться в меня скомканными деньгами. Я глядела на Игоря, а видела Мишу Степанцова и мою первую «маму», мерзкую Ильнару Максимовну. Видела больничную палату, в которой мне сделали аборт от этого жирного, самодовольного урода, а потом и второй, отнявший у меня возможность когда-нибудь стать матерью. А Хомяк под аккомпанемент этих мыслей говорил мне, что если бы не он, то я до сих пор прозябала бы в глуши, в Саратове, училась бы во вшивом университете курсе на четвертом или пятом и готовилась учить кретинов в школе.
И ведь он прав. Был прав.
В квартире было обычное группи — по знакомству. Я впервые видела Романа, занимающегося сексом не со мной, а с этим потным, волосатым студнем, которого и мужиком-то не назовешь. Меня стошнило прямо на ковер, потому что я хорошо выпила, а может, не только поэтому. Я машинально заела конфетой из вазы, а Хомяк заорал на меня и сказал, что я ленивая сука и что не умею толком даже то делать, благодаря чему — и ему, Хомяку! — я теперь как сыр в масле катаюсь, И ударил меня ладонью по плечу, небольно так ударил, брезгливо — а я схватила со столика первое, что попалось под руку — а это оказалась массивная бронзовая пепельница в виде корабля, — и швырнула в него. Мачта этого корабля вошла ему прямо в глаз, он упал на столик, стеклянная крышка раскололась и конфеты из вазы рассыпались по полу Конфеты в
