7
Семеня когтистыми лапками, птичий грипп добрался до Европы. Перелетные птицы разносят вирус по свету до самых отдаленных уголков. На гамбургское побережье с неба валятся мертвые птицы, люди готовятся встретить эпидемию. Все, что летает, подлежит казни. Скоро на какую-нибудь лесную полянку спланирует сверху последнее перышко, и тогда комиссар Шильф останется последним человеком, который носит во лбу птичье яйцо.
Он откладывает в сторону истрепанную газету, подобранную на освободившемся месте. Птичий грипп! Как будто мало других проблем! Средства от головной боли, прописанные домашним врачом, все уже вышли, а в вокзальной аптеке не согласились дать ничего, кроме ибупрофена. На сиденье напротив немолодой усач — ему за пятьдесят — занят тем, что фломастерами переписывает себе в записную книжку расписание поездов. Из наушников какой-то девицы доносится сухое треньканье и буханье музыки двадцать первого века. Впереди через два ряда от Шильфа контролер отражает выпады разъяренной пассажирки. «Дайте мне, пожалуйста, договорить!» Персонал старательно выполняет свои обязанности. Делает все, что только возможно.
За окном тянется к западу нависшее кассетным потолком серое небо. Удачная инсценировка поздней осени в июле.
Когда поезд снова трогается, мимо проплывают кроткие глаза нескольких беглых телят, из-за которых он почти час простоял посреди перегона. Поваленный забор, мужчины в оранжевых спецовках, выполняющие свою работу.
Мокрые телята, думает комиссар, — это хороший знак. В отличие от черных кошек, ворон и ухающих сов. От Цет-дэ-эф пришел ответ с обещанием сегодня же выслать запрошенную видеокассету с передачей «Циркум-поляра». Шильф растирает себе ладони и старается глубже дышать, чтобы успокоить волнение. Он никак не может отделаться от чувства, что упустил что-то важное, очутился не там, где надо, и это непоправимо. Внезапно у него перед глазами встает кошка, которую он знает по фотографиям, приколотым на стене в рабочем кабинете Риты Скуры. Сидя на веранде за стеклянной дверью, кошка намывает передние лапки. На лице у нее всезнающее выражение, словно это она распорядилась так, что сейчас на другом конце города грубые руки хватают кого-то за запястья. Из детской комнаты в приоткрытой двери мелькнул белокурый чубчик. Взгляд расширенных от ужаса глаз, как острый осколок, вонзается в мозг отца. С металлическим лязгом защелкнулись наручники. Белокурая женщина в исступлении выбегает в прихожую. Ее скрюченные пальцы вонзаются ногтями не в тех, кто пришел в полицейской форме, а в того, кого они уводят.
— У тебя же есть сын!
Надсадный пронзительный крик обрывается, заглушенный стуком захлопнутой двери. Синий луч равномерно кружит по пасмурным декорациям. Кошка наклонила головку набок и чешет себя за ухом.
Даже после того, как немолодой усач, собрав свои фломастеры, вышел из поезда, серия картинок не обрывается.
Женщина в цветастом платье и вязаной кофте собирает волосы в пучок на затылке. Напротив нее сидит тот же мужчина, теперь уже без наручников, зато с серым лицом. Красивая пара! Ненависть растекается по кабинету с быстротой газовой атаки.
— Вы знаете, почему вы здесь?
— Где комиссар Шильф?
— Расследованием руковожу я!
Взгляд женщины документально свидетельствует, что меткость стрельбы у нее превышает девяносто процентов. Мужчина еще больше бледнеет. Шильф хватается за грудь там, где чувствуется колющая боль. Женщина насмешливо фыркает и включает магнитофон. Она сообщает мужчине, что он имеет право молчать, врать или связаться с крючкотвором-адвокатом. Мужчина даже не слушает, какие у него права.
Он диктует ей признательные показания и говорит, что его шантажировали. Кошка замерла при виде севшего на веранду воробья. Женщина дает мужчине договорить до конца и информирует его о состоянии расследования. В машине — никаких следов. Сын ничего не знает. На заправке никто ничего не видел. На его мобильнике всего два поступивших звонка; номера, с которых они сделаны, не определяются, так что их, извините, мог сделать он сам. Воробей решает искать пристанища где-нибудь в другом месте. Кошка притворяется, будто ее это не интересует. Мужчина начинает восклицать на повышенных тонах что-то насчет права и справедливости. Женщина, полистав дело, говорит:
— Вы можете идти.
Мужчина растерян:
— Что вы сказали?
— Вы не должны уезжать за пределы города и будьте готовы явиться по первому требованию.
Женщина напускает на себя чиновничье выражение и что-то пишет. Мужчина не двигается с места.
— Извольте взять меня под стражу!
Кошка усмехается. Поезд буравит очередную стену дождя.
— Уж раз вы решили окончательно сломать мою жизнь, так и забирайте себе обломки!
Женщина в цветастом платье до отказа наполняет грудь воздухом и рявкает так, что ее голос разносится по всем коридорам полицейского управления:
— Вон!
Воспользовавшись тем, что поезд в это время остановился, Шильф в смятении вылетает на перрон, подставив разгоряченное лицо под холодный дождь. Над дверью кирпичного домика надпись: «Кассовый зал», но Шильф читает «Космический». Чувство подсказывает ему, что надо было просто отправить Себастьяна за границу. Разум настаивает, что он поступил правильно, выбрав законный путь. Вот так, стоя под дождем, Шильф посылает к черту и чувство, и разум.
Хорошая новость состоит в том, что он выскочил из поезда в Базеле, где и без того ему нужно было выйти, чтобы сделать пересадку. В поезде дальнего следования соседом напротив оказался немолодой усач, разменявший шестой десяток, который сидит, уткнувшись в книгу, но глаза его смотрят неподвижно, и на всем пути до Делемонта он так ни разу и не перевернул страницу. Это точная копия мужчины с фломастерами.
«Если мое сознание творит мир, то я, видимо, не отличаюсь богатством фантазии, подумал комиссар», — думает комиссар.
Он принимает еще две таблетки ибупрофена.
— Ну, до скорого! — произносит усач в Женеве.
Черные волны Роны, сверкая, как остро заточенные клинки, шеренга за шеренгой текут в направлении города. Время — двадцать один тридцать, и для летнего вечера как-то уж очень темно. Вдоль набережной по воде от мачты к мачте перебегает желтый свет, затем заворачивает через мост в сторону центра города. Под неприветливым небом комиссар остался, можно сказать, наедине со стихией.
Испробовав на первом попавшемся таксисте вопрос «Оu ce trouve?..» [31], он в ответ пожинает недовольный тык пальцем, который прямиком выводит его на нужную улочку. Войдя в подъезд, он мокрой рукой нажимает на звонок и без спешки одолевает долгий подъем на последний этаж. Вместо вышедшего на порог хозяина гостя встречает полоска света из приотворенной двери мансардной квартиры. Уложенные на полу в несколько слоев ковры не дают двери распахнуться.
Только зайдя в квартиру и увидев, что в ней все не так, как он ожидал, Шильф осознал, какой она должна была иметь вид по его представлениям. Он не встретил здесь ничего подобного минималистски обставленному пентхаусу, никаких панорамных окон или японской мебели на зеркально блестящем паркете. Вместо всего этого — набитая вещами пещера в ориентальном стиле, из которой с юных лет ее обитателя ни разу не выбрасывался ненужный хлам. По внезапному наитию Шильф разувается и затем входит в заставленное мебелью помещение, теснотой напоминающее антикварную лавку. По стенам, где только нашлось местечко, всюду понатыканы открытки и газетные вырезки. Книжные полки прогибаются под тяжестью беспорядочно нагроможденных томов. Повсюду фарфоровые статуэтки, наручные часы без
