Модистка улыбнулась ей и предложила:
— Заходи, Полина, чаю попьём!
Полина ещё несколько секунд молча рассматривала Тихомирова и модистку, потом также молча повернулась и зашагала к правлению.
— Испугалась? — спросил Тихомиров.
— Нет, — ответила модистка.
— Могла и наброситься на тебя.
— Ты защитил бы.
— Само-собой, уж не допустил бы, — сказал Тихомиров. — Я, пожалуй, пойду…
… Тихомиров шёл по улице.
— Александр Михайлович, — окликнули его.
Тихомиров обернулся. К нему бежала секретарша председателя колхоза Марина.
— Вас в контору вызывают. К Буянову.
Тихомиров медленно приближался к конторе колхоза. Из конторы вышла Полина и, отвернувшись, прошла мимо.
Тихомиров вытер ноги о половик и вошёл в кабинет парторга Буянова.
— Садись, — пригласил Буянов и поинтересовался: — Как с ремонтом?
— Нормально, — ответил Тихомиров. — Считай, закончили. Дня два на всякую мелочь осталось.
Некоторое время они посидели молча. Потом Буянов достал из папки лист и начал читать:
— «Семья — это ячейка государства! И мы эту ячейку должны оберегать. А Веригина, аморальная личность по кличке ‘‘модистка”, беспринципно разрушает семью Пехова, и поэтому мы, общественность, выражаем ей своё несогласие, недовольство, презрение и требуем, чтобы она покинула пределы нашего колхоза». Всего двадцать восемь подписей. Сегодня утром принесли. А сейчас твоя Полина прибегала. Что будем делать?
— Я не знаю, — сказал Тихомиров. — Ты парторг, ты и решай.
— А ты член бюро, — сказал Буянов. — Я с тобой советуюсь, У нас должен быть аргумент, чтобы ответить общественности.
— А что на эту тупость можно ответить? — спросил в свою очередь Тихомиров. — Ты представь, если эта самая общественность однажды выразит тебе своё несогласие и потребует, чтобы ты не жил со своей женой Любкой, а вернулся к своей бывшей жене Аныке Стругалевой?
— Что ты сравнил! — возразил Буянов. — Я с Анькой двадцать два года как разошёлся.
— А если б ты сегодня с ней расходился, что бы ты ответил на требование общественности?
— Послал бы её, естественно, куда следует, — ответил Буянов, но тут же спохватился: — Как зоотехник Буянов… А как секретарь парторганизации, сам понимаешь, не могу. В общем, над проблемой будем думать. А пока пригласим из района лектора по семье и браку, и это будет нашим первым ответом общественности. Не забыл, сегодня из отдела культуры приезжают?
— Не забыл, — сказал Тихомиров.
Тихомиров приближался к клубу. И вдруг он заметил одиноко сидевшего под деревом Пехова. Рядом стояла початая бутылка водки.
— Перестань, — сказал Тихомиров. — Сопьёшься.
— Пусть, — ответил Пехов. — Я всё равно смысл жизни потерял. Не могу я без неё.
— Тоща возвращайся, — сказал Тихомиров.
— Теперь не примет. Ой, как тяжело мне.
— Это ей тяжело, — сказал Тихомиров. — Против неё вся деревня поднялась, а ты вот в кустах отсиживаешься.
— А что я могу сделать? — спросил Пехов.
— Не знаю. Но делать что-то надо.
В зрительном зале сидела комиссия из районного управления культуры. В комиссию входила пожилая женщина предпенсионного возраста, назовём её начальницей, и молодая женщина, инспектор. Вместе с ними был только парторг Буянов.
Со сцены, из-за закрытого занавеса, доносились звуки настраиваемых инструментов. Но вот занавес раздвинулся. На сцене был ансамбль Тихомирова — ударник, бас-гитара, саксофон и сам Тихомиров с аккордеоном. Солистом был Ванька Ильин, чуть в стороне стояли в длинных вечерних платьях две учительницы и модистка. Тихомиров подал знак, ударник выдал оглушительную дробь на своих барабанах, потом эта дробь перешла в ритм, напоминающий звук работающего двигателя. Под этот ритм подстроился весь ансамбль, и Ильин запел.
Песни в фильме, по моему убеждению, должны быть сюжетными. Эта, например, — о тракторах. Какое облегчение, с одной стороны, приносит трактор! С другой стороны, он так грохочет, что трактористы говорят на повышенных тонах, со стороны может показаться, что они ругаются, а на самом деле они просто немножко оглохли. С одной стороны, хороший заработок, а с другой— сплошной радикулит, потому что кабину продувает. Летом на тракторе жарко, а зимой холодно. Сейчас на трактор призывают женщин. Это хорошо, потому что трактористов не хватает, и вообще у нас равноправие. С другой стороны, на тракторе такая вибрация, что для женского организма это очень плохо. С одной стороны, сегодня мы больше запашем, а с другой стороны, завтра могут родиться дети с дефектами. Вывод был с одной стороны: пора делать хорошие тракторы.
Начальница что-то быстро писала в блокнот, молодая инспекторша, не выдержав, хохотала, а парторг Буянов поглядывал на ту и на другую, пытаясь определить реакцию комиссии, чтобы сориентироваться.
Потом обсуждали программу. По одну сторону стола сидели начальница и инспектор, по другую — Тихомиров, его ансамбль и парторг Буянов.
— Не скрою, — говорила начальница, — ваша программа произвела на меня более чем странное впечатление. Я уважаю Александра Михайловича как руководителя художественной самодеятельности, но он ведь ещё выступает в роли композитора и поэта.
— А что, нельзя, что ли? — спросил Венька. — Что, постановление такое есть? Наоборот, у нас поощряется совмещение профессий. Вот я, к примеру, и тракторист, и комбайнёр, и шофёр.
— Ради бога, — сказала начальница. — Никто не запрещает. Но ведь у нас есть прекрасные композиторы. Например: Фрадкин, Френкель, Флярковский, Шаинский, Колмановский. Вам что, они не нравятся?
— Ну почему же! — возразил Тихомиров. — Хорошие ребята. Но их все исполняют. И по радио, и по телевидению. А нам хотелось исполнить такое, какое только у нас, а у других нет.
— Но это не критерий, — возразила начальница. — Своё, чужое. Всё наше. И все имеют право брать из копилки культуры.
— Из копилки берут, когда своего не хватает, — снова встрял Венька Ильин.
— А у нас своё есть. И ещё вы ошиблись, — Ильин ткнул пальцем в программу. — Песню про трактор написал я, так что Михалыч не всё сам делает.
— Ах, значит, вы написали? — воскликнула начальница, — Вы что, газет не читаете? А газеты призывают: девушки, на трактор! А вы, значит; против призывов партии и правительства?
— Он член партии и не может быть против призывов, — вставил парторг Буянов.
— Ах, так! — обрадовалась начальница. — Тогда будем разговаривать как коммунист с коммунистом.
— Давайте, — согласился Венька. — Между прочим, в песне я не против, чтобы женщина работала на тракторе. Но женщине надо давать только лёгкие трактора, скажем «Беларусь», а на тяжёлых им работать нельзя.
— Поймите, — возразила начальница, — песни о тракторах не предмет для искусства.
— А что предмет? — спросил Венька и запел модную в этом сезоне песню: — «Облака, облака, облака, никогда, никогда, никогда, и всегда, всегда, всегда любовь». Это, что ли, предмет?
