— Есть еще один. Вот… Взять девичьего молока двенадцать капель из разных титек, густого медвежьего рыку четырнадцать золотников, толстого орлиного летания четыре аршина, крупного кошачьего ворчания шесть золотников, куриного высокого голоса половину фунта, тень от семи иголок, филинова смеха четыре комка, смешать все на соломенном копченом пиве, потом укрошить в два ножа в лунном свете при ясном солнышке и облить усопшего, растерев его еловым поленом с двадцати двух ударов.
Савва нетерпеливо ерзал в ожидании окончания монолога, а потом покрутил пальцем у виска:
— Ты нас за дураков держишь?
— Есть немного, — согласился черт. — Нешто умный будет эту бредятину выслушивать?
— Зачем тогда читаешь?
— Интересно же, — Глушата улыбнулся и рявкнул на лекарей. — Башку присобачили?!
— Нет еще…
— Давайте быстрее, не хрен уши развешивать, эскулапы, етить…
Голову приставили к телу и моментально пришили, не пожалев шелковых ниток. Черт критически осмотрел работу:
— Ладно, сойдет. Петрович, заливай ему в пасть святую воду.
Савва попробовал, но не получилось — как ни старались лекаря крепче затянуть швы, все равно вода через них выливалась и стекала на траву.
— Август! — Патриарх обратился к привидению. — Ты что, глотать разучился?
— Нихт, я есть сдох. Я не мочь глотать.
— Но это же твое тело? Вот и старайся.
— Каким образом? — От волнения фон Эшевальд потерял акцент. Впоследствии выяснилось, что он его больше так и не нашел.
— Сам придумай, а не то через воронку в задницу зальем.
— Только не так! — Привидение вздрогнуло, окутало волчье тело сиреневым туманом и полностью растворилось в нем. Через мгновение мертвый волк открыл пасть и стал послушно глотать святую воду.
— Вот и ладушки, совсем другое дело, — оценил ситуацию Глушата. — Теперь, Савва Петрович, повторяй за мной. Нет, лучше давай на листочке тебе напишу.
Черт вытащил из бездонной сумки чернильницу с гусиным пером и на обратной стороне своего паспорта черкнул несколько строчек.
— Держи!
Патриарх опять надел очки и начал негромко:
— Силой Спящего, чье имя ты помнишь памятью предков…
Тело чуть дернулось.
— Волей Спящего, что вела твоих предков к свету…
Волка начало бить крупной дрожью.
— Любовью Спящего, прошедшей через тьмы веков…
Безобразный шов на шее исчез, оставив белесый шрам, тут же заросший шерстью.
— Разумом Спящего, который научил вас быть людьми…
Кровь на шкуре осыпалась бурой пылью, а вместо волка на носилках уже лежал голый человек.
— Приказываю! — Голос Саввы усилился почти до крика и холодком пробежал по спинам. — Живи!
Все охнули одновременно — Август фон Эшевальд открыл глаза и сел.
— Ой, я что, опять живой? У кого-нибудь есть запасные штаны? Я же не могу вот так вот ходить… Комары кусаются!
Шлеп!
Патриарх поставил бокал на стол и пристально посмотрел на Глушату:
— Ну, сейчас-то ты мне скажешь, кто такой этот Спящий?
Черт пригубил вино и прикрыл глаза, наслаждаясь букетом:
— Спящий? А спроси у князя, может быть, он ответит?
Глава 19
— Посторонись!
— Куды прешь, придурок?
— Пропусти, говорю.
— А дубиной промеж ушей не хочешь? Князь отдыхать изволит. Чего орешь, как потерпевший? — Рома Кутузов, стоявший в карауле у княжеского шатра, погрозил горлопану здоровенной палицей, которую считал самым русским из всего оружия и предпочитал иному.
Настырный молодец сбавил обороты:
— Пропустил бы, а? Тут посольство прибыло.
— Подождут, — Рома презрительно скривился. — Вот как выспится государь, тогда пусть и приходят. Много тут всяких проходимцев шляется, а здоровье у Николая Васильевича одно.
— Так это… из самого Царьграда Румийского.
— Тем более подождут. И предупреди, кстати, чтобы руками ничего не трогали, а то в прошлом месяце бошецкий посланник дюжину вилок умыкнул. Повесили-таки негодяя. Слышал, небось, сию историю? Во! И шпионить пусть не вздумают — тоже повесим.
Молодой дружинник, всю дорогу из Татинца сопровождавший грекосов и гордившийся своей миссией, растерянно посмотрел по сторонам, видимо, в поисках поддержки. Но Кутузов, переживший схватку с барыгами на артиллерийских позициях, где был наводчиком одной из пушек, свысока смотрел на не нюхавшего пороху юнца и помогать в трудной ситуации не собирался.
— А они говорят, что послы — лица неприкосновенные, — нашелся гонец.
— Да разве кто против? Лицо и не тронем, за шею повесим. Хотя некоторые предлагают на кол сажать, только государь не велит. К чему излишняя жестокость? А ты как считаешь?
Дружинник кивнул, полностью соглашаясь. И неизвестно, сколько бы продолжался этот разговор, не приди к растерянному воину неожиданная помощь. За спиной у Ромы послышались твердые шаги, и узнаваемый голос Патриарха укорил:
— Кутузов, ты опять молодежь разыгрываешь? Вот так потом зловещие слухи по миру и расползаются.
Над левым плечом Саввы высунулась рогатая голова:
— Да нормально, Петрович, пусть развлекается.
Но Патриарх в советчиках не нуждался:
— Кто таков?
— Гонец я, — ответил дружинник, робея под суровым взглядом. — В Татинец посольство прибыло, а там как раз нет никого. Так это… сюда и послали, стало быть.
Савва задумался. Интересно, с какой это стати грекосы пошли в столицу, если точно знали, что князя в ней нет? Или надеялись встретиться там уже с Глорхи-нойоном? Мутно все как-то и непонятно.
— Что они говорили по дороге?
— Да вроде ничего. Послание от ихнего императора везут.
На этот раз Глушата показался целиком и нагло заржал. Ему вторил верный Харлам Давыдович.
— И чего ты веселишься, чертушка?
— Как это чего? Наш ампаратор в шатре спит, зачем ему с самим собой посольствами обмениваться?
— Звание Великого князя выше будет, так что не путай Божий дар… От Базилевса послы.
— Так там же кастраты правят.
