На столе перед Анжеликой лежали всевозможные крючки, стержни, шила, воск, стояло очищенное масло, которое она сама процеживала, – в общем, все то, чем она одна умела пользоваться. И знатные господа из Квебека стали поодаль и наблюдали за ней, наблюдали, как она работает: подчищает, шлифует, рассматривает, хмуря брови и что-то бормоча себе под нос. Они пребывали в полном недоумении. Наконец она подняла голову, заметила их и одарила рассеянной улыбкой.
– Доброе утро. Вы позавтракали? Как вы себя чувствуете? Мессир де Ломени, ну скажите, вы когда- нибудь видели что-либо более прекрасное, чем этот саксонский мушкет?
Вошел Флоримон и, поздоровавшись со всеми, сказал:
– Моя мать – лучший стрелок среди всех колонистов Америки. Хотите убедиться?
После нескольких дней пурги погода установилась хорошая, ясная, и они гурьбой прошли на стрельбище под скалой. Флоримон нес два кремневых мушкета, один фитильный и два пистолета. Он хотел, чтобы его мать в полной мере продемонстрировала свои таланты, а так как Анжелика все равно намеревалась проверить оружие, она с готовностью согласилась на его предложение, хотя она не раз держала в руках эти мушкеты, знала тяжесть каждого и потому заранее догадывалась, какой синяк появится у нее на плече от отдачи при выстреле.
– Женщине это не поднять! – сказал барон д'Арребу, увидев, что она берет в руки саксонский мушкет. Однако она подняла его без видимого усилия. Она прицелилась, склонив голову и выставив вперед левую ногу, потом сказала, что ружье и впрямь тяжело и, чтобы выстрелить, она прислонится к брустверу, специально сделанному для тренировок. Она немного присела, склонившись к мушкету с сосредоточенностью, которую выражала вся ее фигура. И все же в ней не чувствовалось никакого напряжения – просто глубокое спокойствие, абсолютное спокойствие. Она умела вдруг переходить из состояния деятельной активности к состоянию, близкому ко сну, когда сердце почти замирало, а дыхание становилось едва уловимым. И в пронзительном свете зимнего дня, в ослепительном сиянии снега вокруг, ее порозовевшая на морозе щека, на которую полуприкрытые ресницы отбрасывали длинную тень, казалось, как-то беспомощно приникла к ложу мушкета. Прогремел выстрел.
От конца ствола медленно, по-змеиному выкручиваясь, тянулся белый дымок. Перо, которое они установили в ста шагах, исчезло.
– Ну, что вы на это скажете? – воскликнул Флоримон. Они пробормотали что-то одобрительное.
– Вы завидуете! Я вас прекрасно понимаю, – по-своему объяснил их реакцию юноша.
Анжелика только рассмеялась.
Ей так нравилось это ощущение силы, которую она испытывала всем своим существом, чувствуя, как послушное оружие словно бы сливается с ней воедино. Казалось, это даровано ей свыше. Да, это дар! И она могла бы даже не подозревать о нем, если бы сама жизнь не вложила оружие ей в руки. Во время кавалерийских атак в лесах Ньеля она открыла некое сродство, существовавшее между нею и этим жестоким оружием, сработанным из металла и дерева. Она забывала, что оно создано для того, чтобы убивать, что оно убивает. Она забывала, что в конце траектории полета пули всегда находится либо жизнь, либо смерть. И хотя это было странно, она думала иногда, что внимание, которое она проявляла к этому искусству, спокойствие и сосредоточенность, которых оно требовало от нее, упорство, с каким она стремилась стать метким стрелком, во многом помогли ей мужественно перенести обрушившиеся на нее несчастья и не сойти при этом с ума. Оружие защитило ее от всего.
«Оружие – это нечто священное и потому прекрасное, – думала она. – В мире, где нет твердых устоев, нет совести, слабым нужно оружие». Она любила оружие.
Она поговорила еще немного со своими спутниками, все пытаясь разгадать, какие мысли будоражат их, какие чувства придают красивому лицу графа де Ломени-Шамбора почти горестное выражение. Наконец она попрощалась с ними и в сопровождении сына, который нес мушкеты, удалилась. Канадцы с живым интересом смотрели им вслед.
Потом граф де Ломени и барон д'Арребу переглянулись. Отец Массера отвел взгляд и достал из кармана своей сутаны молитвенник. Кавелье неотрывно смотрел на них, потирая замерзшие руки – он забыл надеть перчатки. На губах его блуждала едва заметная усмешка.
– Итак, достоверно одно – эта женщина стреляет, как колдунья… А может, как демон.
Он засунул руки в карманы своего короткого плаща и с напускным равнодушием зашагал прочь.
Ему почти доставляло удовольствие видеть этих добродетельных господ в затруднении. Больше, чем кто-либо другой, он догадывался, в какого рода сомнения теологического и мистического характера он их поверг. Уж он-то имел опыт в вопросах совести. Он сам в течение десяти лет был иезуитом.
– Вот так-то! – сказал барон д'Арребу. – Ведь именно ради этого мы и пришли сюда. Демон она или нет? Опасный дух или нет? Вот главная наша цель. А просьба к графу де Пейраку поддержать экспедицию на Миссисипи – всего лишь предлог!.. До сих пор мы знали только ваше мнение, Ломени, поскольку вы один встречались с ними раньше. Его необходимо было подкрепить нашим мнением. Так вот, у меня оно уже есть. У отца Массера, по-видимому, тоже. По совести говоря… и я не могу скрывать этого от вас, мой дорогой Ломени… я начинаю думать, уж не дали ли вы ввести себя в заблуждение, обмануть… Что же нам теперь делать?
Барон д'Арребу откашлялся. Он смотрел попеременно то на обманчиво-нежное, голубое, словно цветок льна, небо, то на укутанные снегом и упрятанные в скалы деревянные постройки форта, находящегося в нескольких шагах от них, то на белую гладь озера. Видя, что отец Массера словно бы и не слышит его, он продолжал, обращаясь только к графу де Ломени.
– Да, здесь стоило побывать… Вот мы пришли, увидели. Увидели, – повторил он вполголоса, как бы вдумываясь в это слово. – Ну, а что скажет об этом отец Массера, посланец общины иезуитов?.. Отец Массера делает вид, что он не слышит. И знаете почему, мой дорогой шевалье?.. Потому что это выше его понимания. Да, потому что лично он уже решил. Пока мы немели в обманчивом блаженстве, он уже подвел черту. Он больше не задает себе вопроса, который всех нас терзает сегодня и который кажется нам безумным: кто она? Демон? Просто обольстительница? Колдунья? Безобидна она? Враждебна? Он абсолютно спокоен. Его способность логически мыслить сослужила ему службу хотя бы в этом, он неопровержимо убедился, что это выше его понимания и потому тем более не нужно – о, тем более не нужно! – безрассудно вмешиваться в это. И тогда он углубился в свой молитвенник!.. Отец Массера, скажите же мне, не ошибся ли я, таким образом выразив свои мысли?
Голос барона д'Арребу, в котором, постепенно повышаясь, появились злые нотки, на какое-то мгновение прозвенел в прозрачном воздухе, потом его легкое эхо насмешливо угасло. Отец Массера поднял глаза, с удивлением посмотрел на двух своих друзей, и по губам его скользнула едва уловимая любезная
