Анжелика в Новом Свете

улыбка.

Они, должно быть, так никогда и не узнают, попал ли д'Арребу в самую точку или, напротив, иезуит отнесся к его нападкам как к безобидной шутке. Или же, наконец, он просто ничего не слышал, ибо он слыл натурой мечтательной. Но только он вновь опустил взор к своему молитвеннику и, шевеля губами, спокойным шагом пошел прочь.

Барон д'Арребу бессильно развел руками.

– Вот они, иезуиты, – сказал он. – По сравнению с ними Понтий Пилат – просто жалкий служка.

– И однако отцу Массера придется решать этот вопрос, – твердо сказал де Ломени. – Конечно, я человек верующий, но я не обладаю ни правами, ни образованием, которые необходимы, чтобы стать иезуитом. А если это необходимо, то именно для того, чтобы они с ясностью святого духа могли судить о делах, кои превосходят разум простого смертного мирянина. В конце концов, отец Массера ради того и пришел сюда!

– Он ничего не скажет, вы же хорошо его знаете, – разочарованно сказал д'Арребу. – Он уже нашел прекрасный довод, чтобы иметь право молчать, и он прибережет его для себя вместе со всеми прочими соображениями.

– Но может, это как раз и является доказательством того, что нам нечего опасаться этих людей? Уж коли отец Массера пришел бы к выводу, что эти люди внушают подозрение, он сказал бы нам об этом, противопоставил бы свои соображения тому единому мнению, которое начинает складываться у нас.

– Кто знает, может, вы и правы! Но не исключено и другое: может, он просто считает, что не властен здесь, что мы все равно его не послушаем, уже подчиненные влиянию нашей хозяйки? Возможно, он ждет, когда мы вернемся в Квебек, чтобы поджечь брандер, который мы будем там наивно держать в укрытии, и заявить, что дело пахнет порохом, проклятием и, дабы не погибнуть самим и не погубить католичество в Канаде, мы должны истребить всех этих преступников до последнего. Тогда мы будем выглядеть поистине смешными, если не виновными. Иезуиты же выступят в роли спасителей, а отец д'Оржеваль – в роли святого архангела Михаила.

Лицо графа де Ломени снова омрачила тень сомнения.

– Но как все-таки можно точно определить, является кто-то демоном или колдуном, если внешне он ничем не отличается от других? – с озабоченным видом заговорил он. – Она очень красива, это правда, ее красота может даже показаться подозрительной хотя бы тем, что она… столь необычна. Но разве красота когда-нибудь бывает обычной?

– Ведьмы никогда не плачут, – сказал барон д'Арребу. – Вы видели ее плачущей?

– Нет, – проговорил мальтийский рыцарь, невольно захваченный, взволнованный образом, который возник в его воображении. – Но может, мне просто не пришлось при этом присутствовать.

– Говорят также, что, если ведьму бросить в воду, она всплывает. Но ведь нам трудно подвергнуть такого рода испытанию госпожу де Пейрак.

С тревожной улыбкой на лице он походил немного окрест.

– Воды нет, все замерзло, – пробормотал он, вернувшись.

Граф де Ломени с изумлением смотрел на него. Он никогда не видел барона в таком мрачном настроении.

Д'Арребу попросил графа извинить его: суровый климат и волнения ожесточили его. Он воспользуется хорошей погодой, чтобы пройтись.

Ломени сказал, что вернется в дом помолиться и попросить у Бога совета.

Барон направился к озеру.

Он шел с трудом, потому что за палисад форта можно было выйти, лишь миновав сложную, словно кротовые ходы, сеть оледенелых проходов, узких тропинок, выкопанных в снегу с помощью лопаты или заступа, которые вели к застывшему водоему, к вигваму Маколле, к мастерской, к конюшне, к стрельбищу и площадке для игр или же просто в никуда, то есть в сторону неприступного леса.

Скользя и оступаясь, главный синдик Квебека кое-как добрался до озера. Когда снежный наст был довольно твердый, вдоль берега можно было идти и в такие ясные и безветренные, как сегодня, дни обитатели Вапассу неторопливым шагом прогуливались, наслаждаясь солнышком, по этой едва заметной тропке, ведущей, казалось, куда-то далеко-далеко, в неведомые дали, а потом, наткнувшись на другом конце озера на глухую стену сугробов, возвращались в форт. Дойдя до этой преграды, барон задумался, оглядывая место, где его чудом вырвали из лап смерти. Ему припомнилось ощущение покорного безразличия, охватившее его в тот момент, когда он, вконец обессилев, опустился в снег, ощущение холода и ночи, которые давили ему на грудь, словно каменная плита, и он подумал тогда: пусть только все произойдет быстро! Последним, что осталось в его памяти, было какое-то жжение на скулах, и тогда он понял, что это снег падает на его лицо и что оно, уже застывшее в ледяной маске, никогда больше не изменит своего выражения.

Так же, как он не мог объяснить того смертельного оцепенения, в которое все они были повергнуты, так не мог он объяснить и их спасения, их возвращения к жизни. Видно, все дело в том, что эти места запретные. А вот Пейрак осмелился здесь поселиться. Приблизясь к Вапассу, они неминуемо должны были ступить на эту чужую землю, войти в эту хитрую и неведомую западню. Нет, он ничего не мог объяснить и, однако, найти это объяснение было его долгом; как бы то ни было, но сейчас, прогуливаясь здесь, он ощущал его тяжесть. Ведь именно в этом и состояла миссия, которую возложили на него в Квебеке.

Он вспоминал, каким необычным, каким не свойственным осмотрительной натуре де Ломени-Шамбора показался ему исступленный энтузиазм, проявленный графом по отношению к людям из Катарунка. Вернувшись оттуда, он говорил об этих авантюристах с почтительным уважением. Его послали, чтобы он силой приструнил их, а он с ними подружился, да еще почел это за честь. Д'Арребу вспомнил, как обрадовался Ломени, когда услышал, что они живы, хотя знал, что коварный замысел, который должен был привести их к гибели от руки ирокезов, все находили превосходным. И если граф де Ломени не отзывался о госпоже де Пейрак с той же преувеличенной восторженностью, с какой говорил о ней лейтенант Пон-Бриан, то все догадывались по многочисленным его заявлениям, что он не допустит, чтобы в ее адрес было высказано хоть одно оскорбительное слово.

Что же касается мессира де Фронтенака, то сам он никогда не видел ни графа де Пейрака, ни его жены, но охотно взял сторону графа де Ломени, ибо Фронтенак был натурой увлекающейся. Он любил парадоксы и хорошеньких женщин и ненавидел иезуитов. Его назначение на пост губернатора Канады было скорее