немилостью, чем честью. Людовик XIV не мог простить ему его наглости: он осмелился поволочиться за госпожой де Монтеспан.
Однако Фронтенак был хорошим политиком и умело управлял страной. К новому колонисту графу де Пейраку, которого обрисовали как врага Новой Франции, он сразу проникся доверием потому, что граф, как и сам Фронтенак, носил гасконскую фамилию, и еще потому, что губернатор уже успел навести о нем справки. Да, граф де Пейрак богат. И Фронтенаку пришла в голову счастливая мысль попросить у него осязаемое свидетельство его дружественного отношения к Новой Франции… И он направил к нему Ломени и честолюбивого Кавелье…
Барон д'Арребу и святой отец Массера были посланы с ними в эту экспедицию по особой рекомендации епископа, чтобы развеять те подозрения, что нависли над пришельцами. А главным образом, высказать свое мнение: демон или нет эта женщина, которая находится с ними и о которой ходит столько слухов.
И вот пожалуйста! Сейчас они живут в этом вертепе Вапассу и до сих пор не выполнили ничего из того, что было задумано. Настоящее осиное гнездо! Колдовство! Он, Франсуа д'Арребу, которого вместе с отцом Массера приставили к графу де Ломени, чтобы, по совести говоря, они следили за ним, а также чтобы они повлияли на мнение Ломени о графе и графине де Пейрак, он, человек степенный и набожный, ведущий разумный и скромный образ жизни, озабоченный спасением своей души, благополучием ближних своих и процветанием колонии, он тем не менее так ничего не увидел, так ничего и не понял.
Он очнулся тогда, в ночь богоявления, от своего смертного сна, и для него началась новая жизнь, совсем иная, бездумная, чего с ним, пожалуй, не случалось никогда за всю его жизнь.
Он ел, пил, курил, он блаженствовал в тепле и уюте, они беседовали, предавались воспоминаниям и мечтам, и он ожил в сиянии взгляда зеленых глаз, который согревал и преображал всех, кто попадал под его лучи. Но теперь ему вдруг стало страшно. Где он? С кем он?
«А вот припомните-ка, мессир д'Арребу, в тот момент, когда маскуитины угрожали снять с вас скальп, разве не испытали вы никакого страха, не почувствовали, что проиграли?..» – «Нет, – гордо отвечал он самому себе, – когда наступает момент предстать перед Богом, все кажется таким простым».
До того дня он никогда даже не подозревал, что он человек отважный.
Впрочем, не более, чем другие.
Он был скромен. Но случай с маскуитинами помог ему заметить, что в действительности у него мужественная душа, благородное сердце и что он вполне заслуживает восхищения женщины.
Да, вот оно как все обернулось… Он забыл, совершенно забыл, что именно ее, эту Даму с Серебряного озера, подозревают в Квебеке, что она, возможно, и есть Демон Акадии. А он здесь так весело и галантно беседовал с ней.
До сегодняшнего утра!..
Но сегодня, увидев ее с оружием в руках, он был потрясен. Оружие тотчас же пробудило в нем мысль об опасности и страх, порожденный неожиданной картиной – изящная женщина держит в своих тонких руках оружие и с грозным умением пользуется им, – вошел в сердце мужчины, чтобы смешаться, сплестись там со всеми другими страхами, таящимися в нем: страхом перед женщиной, перед обольщением, перед чародейством… Он вспомнил о слухах, которыми полнилась Канада, о мнении отца д'Оржеваля. Да ведь и Ломени-Шамбор был поражен не меньше, это точно! А возможно, и отец Массера. Впрочем, что касается святого отца, то они об этом никогда не узнают…
Барона д'Арребу била дрожь, и он прижимал к лицу воротник своего плаща.
«Что-то случилось страшное, случилось помимо нашей воли, – говорил он себе. – Да, случилось, я это чувствую. Я весь охвачен тревогой, мне плохо, я не могу молиться. Вот уже час, как я не могу заставить себя не думать о ней, не думать о женщинах, о любви… не думать о своей жене!..».
Его мысли обратились к жене, он представлял ее себе, такую чистую, такую стыдливую, в недостойных, похотливых позах, чего она не позволяла себе даже в первое время после их свадьбы, когда из почтительности и чувства долга он наспех удостаивал ее любви, коря себя за то, что получает удовлетворение от этого постыдного акта. Он вспомнил также фривольные намеки одного из своих друзей, человека весьма дурного, который на одном из балов обратил его внимание на то, что госпожа д'Арребу, его жена, очаровательная маленькая куколка, а посему барону не пристало томиться скукой.
Он не любил, он терпеть не мог подобных разговоров. Он всегда считал, что его предназначение – служить Богу. Если бы подготовка к вступлению в общину иезуитов не была бы столь трудной и столь продолжительной, он бы вошел в общину. Отказавшись от мысли посвятить себя Богу, он женился, чтобы порадовать своих родителей. Но когда родители умерли, он наотрез отказался принять после них наследство на имя будущего внука. К чему эта тщеславная суета – обязательно продолжать свой род?.. Не лучше ли пожертвовать свое состояние святой церкви? К тому же, как он убедился, жена разделяла его взгляды: она тоже хотела бы стать монахиней. Они прекрасно понимали друг друга. Оба они мечтали о великом и трудном поприще, о служении Всевышнему. Канада отозвалась на их ожидание, на их готовность к самопожертвованию…
Барон д'Арребу вздохнул. Наконец преступные видения начали затушевываться. Он настойчиво пытался вызвать в памяти образ жены, такой, какой она всегда была на самом деле, а не в виде сладострастной куртизанки.
Теперь он видел ее более привычной ему – молящейся в сумраке часовни или молельни, с головой, склоненной вот как раз так же немножко набок, как сегодня у госпожи де Пейрак, когда она возилась с затвором мушкета. Склоненная женская головка всегда волновала его, ему невольно представлялось, что она отражает тоску женщины по мужскому плечу, и эта мысль вызывала в нем нежность. Госпожа д'Арребу была женщина очень миниатюрная, она едва доставала ему до плеча. В первые дни после их свадьбы он называл ее «малышкой», пытаясь привнести в их супружеские отношения интимность, но вскоре заметил, что ей это не нравится, потому что в действительности по складу своего ума и характера она отнюдь не принадлежала к числу хрупких, слабых женщин. Она была смелой, предприимчивой, сохраняла во всех испытаниях невозмутимость и даже непримиримость, что особенно проявлялось с годами.
Как жаль! Как это прискорбно!
Она могла бы быть очаровательной, веселой женщиной, но она слишком много думала о самосовершенствовании. Она отступилась от своего тела, вся ее жизнь заключалась только в духовной деятельности, являла собой необыкновенной силы мистический порыв.
«А ведь это виновата она, Дама с Серебряного озера, что меня одолевают эти сожаления, эта истома, эта неуверенность. Всему виной ее счастливый смех, всему виной ее взгляд, обращенный к мужчине, единственному для нее мужчине, всему виной тот жест, каким этот мужчина заключает ее в свои объятия,
