Приезды). Заметим, что песнь о смерти матери Юговичей, помеченная Буком «из Хорватии», вероятно, также принадлежит к сремскому репертуару. Даже в песне
о Королевиче Марко, записанной от трактирщика из Сент-Томаша Груи, этический элемент преобладает над героическим (см. «Королевич Марко и бег Костадин»), Песни сремских певцов слагались в старом стиле, без лишнего украшательства и сложных построений. Они архаичны по форме, традиционны и вместе с тем вносят новые мотивы в сербскую эпику. Специфическая краткая структура этого репертуара становится особенно ясной, если сравним запись песни «Смерть воеводы Приезды» Вука с растянутой песней в эрлангенской рукописи начала XVIII в. Следует заметить, что не все слепые гусляры были родом из Воеводины, где в городе Ириге существовала «академия» слепых певцов. Живана постоянно жила в г. Земуне (Срем), но была родом из Сербии; слепая Степания происходила из Ядра (области Подринья), однако репертуар этих сказительниц был типично сремский. Степания ходила по свету, может быть была и на Афоне, но снова возвращалась в Срем.
После Вука, как было уже упомянуто, сведения о гуслярах, на этот раз мусульманских, дал Лука Марьянович, раскрыв новые, неизвестные эпические области. Среди певцов «Матицы Хорватской» некоторые, как, например, Мехо Колакович, отличались индивидуальными чертами.
В начале XX в. исследователи югославского фольклора стали посвящать особое внимание «эпической среде» и технике гусляров, в то время как в XIX в. историки литературы скорее интересовались сюжетом, выясняли происхождение тем и мотивов, пути влияний, определяли заимствования, устанавливали «историчность» или «неисторичность» эпических героев.
Для того чтобы понять, как развивалось изучение техники устного народного творчества, следует обратиться к исследованиям эпического творчества народов Средней Азии. В 60-х годах XIX в. замечательный русский ученый В. В. Радлов записал тексты эпоса каракиргизов; его работа стала вскоре известна фольклористам всего мира. Радлов писал: «Эти песни ясно доказывают, что народная поэзия киргизов находится в своеобразном периоде, который лучше всего назвать «истинно эпическим периодом»»72.
Радлов стремился представить «эпическую среду» Средней Азии. Он особенно оценил необыкновенное красноречие киргизов, их способность излагать свои мысли точно и ясно, часто в ритмической форме. Народная поэзия киргизов основана на искусстве импровизации — «каждый мало-мальски опытный певец в состоянии тут же на месте воспеть присутствующих гостей в складно составленных стихах». Народные певцы образуют некое сословие, добывают себе средства для жизни своим пением. Эпос киргизов содержит бесконечное количество отдельных песен, которые — считает Радлов — невозможно собрать воедино. С увеличением числа эпизодов увеличивается также и число вариантов, повторений и противоречий, «устранить которые никто не был бы в состоянии» (стр. XII). Радлов полагает, что предания и песни будут постоянно изменяться и через десять лет (после записи) переменятся совершенно. Отсюда его уверенность в том, что и поэмы Гомера не могли бы сохраниться в продолжение даже одного десятилетия, если бы не были записаны (стр. XX— XXI).
Эти мысли первостепенно важны для понимания устной поэзии. Радлов формулировал несколько основных законов эпоса: текучесть мотивов, вечное изменение деталей, которые, варьируя, постепенно меняют и само содержание песни; роль индивидуального певца, создающего новые представления в рамках общенародной традиции73. Радлов отметил, что всякий опытный певец «поет по вдохновению, так как он не в состоянии спеть одно и то же два раза, не изменяя форму изложения» (курсив мой.— И. Г.-К.). Однако из этого не следует, что импровизация — постоянное сочинение новых стихов. Певец-импровизатор Средней Азии подобен европейскому музыканту, «который соединяет только знакомые ему пассажи, переходы и музыкальные фразы в одну целую картину... и таким образом составляет новое из затвердившегося в нем старого» (стр. XV—XVI).
Певец хранит в памяти целый ряд частичек песен, которые он умеет скреплять воедино по порядку рассказа. Каждая из таких частичек изображает известный случай и происшествие, как-то: рождение героя и его воспитание, похвалу оружию, разговоры героев перед борьбой, описание лошадей, жилищ, ландшафтов, похвалу женской красоте, пиры и приглашение на пир, смерть героя, плач об умерших и т. п. Певец соединяет все эти «частицы» или «картины» (которые фольклористы впоследствии стали называть шаблонами, готовыми стихами, формулами) в одно целое. Иногда он обрисовывает события «несколькими штрихами», иногда расплывается в деталях. Чем больше таких картин в запасе у певца, тем разнообразнее становится его пение. Количество «готовых картин» и умение их соединять — мерило дарования певца. «Опытный певец в состоянии воспеть какой угодно ряд событий, если только знаком с ходом дела» (стр. XVI). Такое умение дает право киргизскому певцу сказать не без гордости: «Я могу спеть любую песню, так Пак бог наделил меня искусством пения, он влагает в уста мои слова и мне не приходится искать их. Я не выучил ни одной песни (курсив мой.— И. Г.-К.), все вытекает из меня». Поэтому «дельный певец», по выражению Радлова, может петь не переставая, день, неделю, и даже месяц, с той же легкостью, с какой он говорит.
По наблюдению Радлова, настроение певца, а часто и его репертуар зависят не только от его таланта и техники (количества живущих в нем «картин»), но и от внешних побуждений, исходящих от эпической среды, от слушателей (стр. XVII).
Таким образом, Радлов установил, что импровизация лежит в основе народной эпики, что певец постоянно изменяет свою песню и не может спеть два раза, не изменяя форму изложения. Новое обычно составляется из старого. Опытный и одаренный певец знает так много «готовых стихов», что может долго петь на заданную тему. Эта эпическая техника является свойством всех эпических народов — начиная от древних греков. Сам эпос может существовать лишь на определенной ступени общественного развития.
Идеи Радлова оказали несомненное влияние на исследователей. После Радлова А. Ф. Гильфердинг, изучая эпос русского севера, внес новое в развитие фольклористических идей. Гильфердинг находил в былинах две основные части: типические места (главным образом описания, но также речи героев) и места переходные, соединяющие типические. Первые, по его мнению, сказитель знает наизусть и поет «совершенно одинаково, сколько бы раз он ни повторил былину»74. Переходные Же места наизусть не запоминаются. Что же касается построения былины, Гильфердинг полагал, что в памяти певца «хранится только общий остов». Поэтому всякий раз, когда сказитель поет былину, он прибавляет, сокращает, меняет порядок стихов и сами выражения. Умелый сказитель все же вырабатывает для себя более или менее устойчивый текст с незначительными вариантами. «Возьмите сказителя,— пишет Гильфердинг,— с меньшей степенью памяти или давно отвыкшего от своих былин и заставьте его пропеть два раза одну и ту же былину — вы удивитесь, какую услышите большую разницу в ее тексте, кроме типических мест». Типические места, по наблюдению исследователя онежских былин, у каждого сказителя имеют свои особенности. Поэтому во всех былинах, которые поет один и тот же сказитель, много сходных и тождественных мест, хотя бы они не имели ничего общего по содержанию. Таким образом, типические места «всего более отражают на себе личность сказителя». Из «готовых картин» сказитель производит свой отбор; количество этих картин зависит от его памяти. Характерные свойства сказителя — набожность, юмор, патетика, лирика, пространные описания влияют на отбор «типических мест» (замечу: у Гильфердинга остается неясным, кто сочиняет все эти «картины», дающие возможность исполнителям выбирать).
Гильфердинг подчеркивает местные различия в былинах. Северные былины он делил на прионежскую и северо-восточную группы. Первая отличается — по его словам — пространностью, вторая — сжатостью повествования. В Прионежье нередки былины в 1000 стихов и больше; сказители предпочитают также более длинный стих. На северо-востоке стих более краток, повторений меньше и рассказ живее, не отягощенный подробностями; былина обычно не превышает 300—400 стихов.
Хотя дальнейшие исследования показали, что Гильфердинг не во всем был прав, тем не менее его взгляды внесли существенно новое в изучение эпической поэзии. Нельзя согласиться с Гильфердингом в том, что «типические места» сказитель поет всегда одинаково и что хорошие певцы вырабатывают постоянный устойчивый текст 75. Как в русских былинах, так и в сербских юнацких песнях именно одаренные певцы часто варьируют «типические места». При этом все же подтверждается, что «постоянные ' стихи» могут иметь у гусляров свои
