Но вспомним, друзья, что перед нами документ начала XVIII в. В нём со всей неприглаженной рельефностью, подобной чугунному литью демидовских заводов, запечатлён кондово-бюрократический язык делопроизводства той эпохи. Эпохи, когда вообще всё общество официально делилось на
Это было время, когда даже в межгосударственную переписку «на высшем уровне» нередко — «весомо, грубо, зримо» — вторгался смачный простонародный слог. Всего за сто с небольшим лет до Петра Иван Грозный, опасаясь, что бояре могут его свергнуть, адресовал английской королеве Елизавете свое личное — как монарх монарху — обращение:
«Буде мятежные бояре меня одолеют и низложат, то обещай мне дать у себя в Англии приют. Буде же с тобой подобное приключится, то я тебе дам приют в Москве».
На это королева, политкорректно умалчивая о «приюте», отписала лишь о проблемах и условиях торгового договора. Ответ Грозного был по-царски прям и гневен:
«Я тебе писал о своих государевых нуждах, а ты мне отвечаешь о нуждах твоих мужиков торговых, и вышла ты как есть пошлая дура»[23].
Да, язык той поры тяжеловат для деликатного уха нынешней либеральной интеллигенции…
Но вернёмся к Указу. Его далеко не безупречный стиль свидетельствует о том, что он явно продиктован самим царём и несёт на себе «ауру» его неповторимой личности. А манера Петра говорить, мыслить и действовать была настолько своеобычна, что порой ставила в тупик даже благожелательно настроенных к нему людей — таких, как дореволюционный русский историк В. О. Ключевский (1841–1911). Что и видим в его знаменитом труде[24], где Василий Осипович волей- неволей делает признания вроде следующих:
«В 1718 г. (…) он дал 26 ноября указ, изложенный по его привычке первыми словами, какие пришли ему на мысль. Первые два пункта указа с обычным торопливым и небрежным лаконизмом законодательного языка Петра гласили…»;
«В ноябре 1717 г., быв в Сенате, Пётр сам написал указ, изложенный тем летучим стилем, который поддавался только опытному экзегетическому[25] чутью сенаторов…».
Где ж нынче сыщешь опытных экзегетов, так что до сути «иноземцев» придется докапываться самим.
Нет, Пётр вовсе не оговорился, именуя одних и тех же людей то
Более того, даже спустя почти 200 лет, в самом конце XIX в., в российском законодательстве всё еще сохранялось юридическое понятие о народностях «не
Обратимся теперь к «инородцам».
Дореволюционные справочники административно-юридического толка поясняют, что слово «инородцы» относится ко всем российским подданным неславянского племени. В наше время таковых именуют просто людьми иной национальности. Простая констатация факта: люди иного рода-племени, только и всего. Что тут одиозного? Другое дело — эмоциональная окраска, однако это уже вопрос культурного уровня отдельных социальных групп или отдельных индивидов, вопрос бытового национализма или религиозной «инакости».
Впрочем, вряд ли сами «обиженные» всерьез верят, что осознанное, намеренное унижение «инородцев» было частью государственной национальной политики российского правительства. Вот небольшой пример, взятый из книги современного американского автора, изучавшего дореволюционные документы по гражданским правам в России:
«По мере того как в XVIII в. расширялись границы империи, благородные сословия присоединённых территорий включались в российское дворянство и получали такие же привилегии, как их русские собратья. Так в составе дворянства появлялись люди, чьим родным языком были татарский, грузинский, немецкий или какой-либо ещё…»[26]
Здесь уместно вспомнить о М. И. Сердюкове, талантливом «новаторе науки и техники»[27] петровской эпохи. Его биографию изучал в свое время калмыцкий писатель Алексей Балакаев, в итоге посчитавший, что это был крещёный бурят из «мунгальского» племени, кочевавшего в районе тогдашнего Селенгинского острога.
В изданной еще четверть века назад книге В. С. Виргинского находим такие строки:
«…судьба изобретателя М. И. Сердюкова сложилась, казалось бы, удивительно удачно. Он в молодости был приказчиком в одной из лавок московского купца М. Г. Евреинова. Там побывал Пётр I и заметил в юноше большие природные способности. Пётр велел записать Сердюкова в новгородское купечество и обеспечить его средствами. Сердюков стал преуспевающим поставщиком продовольствия и фуража на русскую армию (тогда начиналась Северная война). Большие доходы получал Сердюков и как откупщик.
…Как писал позднее сам Сердюков, он хотел приложить свой труд „для государственной и всенародной пользы“. Сообщение между Балтийским морем и Волгой по Вышневолоцкому водному пути было тогда в неудовлетворительном состоянии, хотя там работали до этого многие иноземные специалисты. Сердюков решил обеспечить „свободный судам ход“ по Вышневолоцкому пути посредством создания новых гидротехнических сооружений и подал в 1719 г. соответствующий проект царю. Последний официально поставил Сердюкова во главе всех строительных работ по Вышневолоцкой системе.
Но Сердюкову пришлось вести непрестанную борьбу с противниками строительства, особенно с церковниками. По их доносу Сердюков был арестован по обвинению в приверженности к расколу. Ему грозила жестокая расправа. Лишь по распоряжению Петра следствие по делу Сердюкова закончилось и его освободили.
После смерти Петра I начинание Сердюкова чуть было не сорвалось из-за враждебного отношения Миниха, который хотел отдать Вышневолоцкий путь в управление своим ставленникам. Лишь падение Миниха избавило Сердюкова от дальнейших преследований, и он смог продолжать свою творческую деятельность»[28]
