Если нету желанья вернуться снова, город чужой. Но Питер, он же Ленинград — Петербург, город особый. Здесь столько литературных реминисценций, запечатленных в образе города, что только ходи и воображай. Серебряный век мерещится за каждым углом. Аникушинский Пушкин как бы взмывает в воздух, и А. С. не хватает только дирижерской палочки, чтобы вновь гармонией соединить распавшуюся связь времен и впрячь «в одну телегу коня и трепетную лань», сиречь век двадцатый и век серебряный…
Здесь поэт не чувствует себя одиноким, но в контрасте со временем чувство одиночества почему-то обостряется.
Жил на свете мальчик Гаутама на земле, где небо — бирюза. И души не чаяла в нем мама, и любил его отец раджа. Не желал он имени и славы и ценил друзей, улыбку, смех. Обожал дворцовые забавы и стрелял из лука лучше всех. Так и рос он, чуточку изнежен, в мире и согласии с собой. Ясодхара — лучшая из женщин стала ему верною женой. И творя из вечных будней сказку, райским уголком на фоне гор возвышался град Капилавасту, человеческий лаская взор. Как павлина чудо-оперенье, жизнь казалась празднично земной. Каждое бегущее мгновенье навевало негу и покой. Но одно таилось предсказанье, что седой брахман не зря изрек: «На отцовском троне Гаутаме не сидеть, когда придет тот срок. Но зато — величья выше нету — припадет весь мир к его стопам: он — источник мудрости и света путь укажет странам и векам». Так и жил бы Гаутама юный во дворце, как в клетке золотой, если б не открылся мир подлунный для него обратной стороной. В ранний час, когда щебечут птицы, принц с возничим преданным вдвоем в путь отправился на колеснице посмотреть на город свой тайком. Над землей уже царило солнце. Пахло жженой глиной и травой. У домов веселые торговцы выставляли вещи пред толпой. И увидел юный Гаутама человека, страшного на вид: был лицом одна сплошная рана, гнойными коростами покрыт. И возничий юноше ответил: «Преходяще все. Вот он, больной, а когда-то был красавец, светел ликом, с нежной кожей золотой». И увидел юный Гаутама старика со сморщенным лицом:
