Деревья окунали листву в ее отраженье в воде. Небо пряталось в рваных просветах облаков. Рыжий трамвай пробегал, как вечный марафонец. Пел Высоцкий — уже бессмертный — свои надрывные песни. Это все называлось Чистые пруды. В самом центре Москвы, на закате столетья. Я пил золотистый коктейль и хмелел не хмелея. Я не знал, отчего на душе становилось светлее. Странно, но лебеди белые плыли ко мне, как в легенде. Странно, но муза моя возвращалась в лебяжьей одежде. Странно, но мир оставался таким же прекрасным, как прежде. 22.5. Суббота.

Обрабатывал литературу — семь книг. Оказывается, Хайссиг имеется в БФ в Улан-Удэ. Посему не стоит заказывать на ксерокс. Сходил в Музей восточных культур. Выставка «Китайский фарфор и керамика».

Посидел в зале Рериха. Прошелся вниз по Подколокольному переулку, прямо до метро «Ногина».

До закрытия сидел в Ленинке. В ЦДЛ взял билет на вечер Д. Самойлова.

Несколько дней заглядываю в сборник стихов, подаренный Н. М. Китайская классика освежает чувства, отрешает от суеты.

Читая Бо Цзюй-И

У поэтов страны Поднебесной был обычай такой в старину. Собирались в полночной беседке созерцать до рассвета луну.
И беседуя с гостем-монахом, размышляли в тиши о веках. И тоску от изменчивой жизни изливали в печальных стихах. И сияла на все мирозданье в небесах золотая луна. И плескаясь ходила по кругу неизбывная чаша вина.
23.5. Воскресенье.

В Ленинке — обработка полученной литературы. Хайссиг. «Каталог книг, хранящихся в германских библиотеках». Есть Миларайба. Очень богатый ссылочный аппарат у Хайссига.

С каталога, хоть и скука, начинается наука.

Вечером — в ЦДЛ. Вечер поэзии Давида Самойлова (стихи последних лет, есть и ретро). Начал со стихотворения о Моцарте. Читал по памяти, потом с листа (последние вещи). Запомнились отдельные строки:

Мне выпало счастье быть русским поэтом… Несчастье родиться в столетье проклятом.

На вечере Д. Самойлова, за несколько минут до его начала, на лестнице, ведущей на второй этаж, встретился с Борисом Слуцким, но поговорить с ним не успел, лишь тепло поздоровались. После ЦДЛ решил пройтись по Малой Бронной. Кафе «Аист», три тополя старых — все на месте. Пруды Патриаршие, грузный Крылов, черные лебеди, пары влюбленных.

Встреча с Б. Слуцким пробудила, как говорится, рой воспоминаний о временах не столь давних. Лет восемь назад в свои аспирантские годы я посещал московскую литературную студию — единственную тогда в столице. Самым притягательным был семинар Б. А. Слуцкого. Его личность высоко котировалась в щепетильной на авторитеты столичной литературной среде. Приходили сюда и студенты из Литературного института с тайной надеждой, что они удостоятся внимания Слуцкого.

В большой просторной комнате в неделю раз собирались «семинаристы». Б. Слуцкий сидел, откинув слегка назад крупную седовласую голову. Он жестом приглашал новоприбывших читать свои стихи. После чтения одного стихотворения «грозный» Слуцкий останавливал выступающего и приглашал другого. Он не особенно церемонился с собравшимися и относился к ним без всякого снисхождения, чувствовал себя в роли бога, отсеивающего графоманов и их претензии на российский Парнас.

Я несколько занятий был в качестве слушателя. Действительно, семинар был весьма полезен для присутствующих. Общение, чувство творческого соперничества под оком опытного учителя — большой импульс для поэтического самосознания и самоопределения. Когда же пришел и мой черед почитать свои вирши, Слуцкий тем же коротким жестом пригласил меня выйти на «сцену». Я прочитал стихотворение, ожидая его обычного «спасибо» с последующим «садитесь». Но последовало: «Продолжайте». Тут я выдал на память целый цикл стихотворений, около десяти. Дело кончилось тем, что Борис Абрамович предложил через пару недель устроить обсуждение моих стихов. Так я был принят в Литературную студию по семинару Б. Слуцкого, которую окончил с подтверждающим этот факт документом.

Мне претили «свадебные» от литературы генералы. Б. Слуцкий к таковым не принадлежал. Он, кстати, предварял вечер Д. Самойлова в ЦДЛ своим коротким, но емким выступлением.

Москва — государство в государстве. В поэзии это особо ощущается. Столичные поэты отличаются своей претенциозной суетностью, приверженностью к эфемерным знакам своей «исключительности». Опутанные змеями своего тщеславия и творческой импотентности, они напоминают Лаокоона. Загляните в ЦДЛ, и вы услышите звон кандалов сансары на каждом завсегдатае этого «гадюшника», по выражению Вл. Бояринова.

* * *
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату