Журнал «Байкал» 2010–01

парижанина на миг, почувствовавшего себя на берегах Сены «начинающим в своей собственной жизни», бульвар Сент-Мишель, прогулка вслед за «странным человеком», одинокая святая в Пантеоне, и — неожиданно — Венеция, где поэт слышит голос своей музы в образе таинственной девушки.

По мысли автора, лицо поэта определяют не чувства, а опыт. Чтобы написать одну стоящую строку, нужно самому «перевидеть массу городов, людей и вещей», испытать и хранить в сердце впечатления детства, образы любимых женщин и почувствовать дыхание смерти у изголовья умирающих. И все это должно быть переплавлено в твою собственную человеческую плоть, чтобы однажды при звездном часе перелилось в стихотворение. Ср. тютчевское признание:

«Надо писать для себя, души своей, и это может пригодиться читателю, человечеству».

Роман Рильке — это проза поэта. Он носит автобиографический характер, написан в 1910 году, когда автору было лет тридцать пять. Интересно, что примерно столько и мне сейчас. При чтении же романа я не раз ловил себя на том, что автор выражает созвучные мне мысли по отношению к творчеству и другим вещам, которые выше отмечены мною в выписках. Еще одна цитата:

«Книги — это пустое место… надо читать в крови, вот в чем дело».

А молитва о написании стихотворения — это тоже из высшей сферы.

Рильке является, пожалуй, одним из самых странствующих поэтов XX века. Он мог бы повторить вслед Артюру Рембо его знаменитые строки из «Пьяного корабля»:

Скиталец вечный, я тоскую о Европе,
О парапетах ее древних и камнях.

Страсть к перемене мест у Рильке исходит из его духовных потребностей. Трава ищет на земле толпы себе подобных; дерево ищет в небе свое одиночество, — писал Тагор. Одиночество Рильке — от иступленной приверженности к творчеству, поэтическому призванию, что нашло выражение в «Сонетах к Орфею» — лебединой песне поэта.

Рильке одним из первых в европейской поэзии обратился к образу Будды. Его необычная поэтическая интерпретация отражена в триаде стихотворений: «Будда (Робкий странник ощутит за милю.)», «Будда (Он слушает как будто.)», «Будда во славе».

Просмотрел Д. Самойлова — о русской рифме, глава «Рифма Тютчева».

Купил апельсинов (из Марокко) и кое-что по мелочам for home (типа шампуня «Крапива»). Яблок нет. В Елисеевском двухчасовая очередь.

В метро читаю «Пагсам-чжонсан», главу о Монголии, осталось немного до завершения. Пубаев отмечает, что Сумба-Хамбо в описании взаимоотношений Китая с кочевниками называет гуннов (хунну) этнонимом «хор». Такое определение впервые встречается в тибетской историографии и указывает на гуннов как возможных этнических предшественников монголов.

Сам Сумба-Хамбо происходил из кукунорских монголов. Незадолго до кончины в возрасте 82 лет он завершает еще одно свое значительное произведение «История Кукунора», ставшее его лебединой песней и данью уважения к земле своих предков.

Хор, Кукунор —
эхо азийских степей и гор.

Опять была сильная гроза с дождем. Переждал ее в Ленинке, читал Туччи, созерцая боддисатв, изображенных на цветных иллюстрациях. Сверху смотрели на меня бюсты Пушкина и Л. Толстого. Обычно я сажусь под ними.

Я с подругой случайной моей заглушал в себе вой.
Почему позабылось, что я из породы другой.
Сколько рыскал глазами я в поисках братьев моих,
откровенья мои получали удары под дых.

Кто сильнее сегодня, окажется прав все равно.
Я зализывал раны, волкам же линять не дано.
Мне осталось уйти в свое логово — синюю даль,
где подруга моя не волчица, а вечная лань.

30.5. Воскресенье.

Вот, наконец, не спешу
в библиотеку.
Надо же передохнуть
человеку.
Можно и выпить немножко.
И присесть на дорожку.

Рейс 115, Внуково — Улан-Удэ. Кажется, я почувствовал, что за месяц в Москве многое приобрел и как-то по-новому стал смотреть на вещи.

И женщина с печальными глазами
кому-то улыбалась на вокзале.
Всегда бывает грустно расставаться.
Но есть Восток, а надо возвращаться.
И ждет меня Бурмония —
моя Бурят-Монголия.