прежнему брат не мог рассказывать всего, но не пытался отрицать, что захват пятитонки и гибель воинского состава в известной мере — заслуга нашей воспитанницы.
Узнал я, что ей смастерили удобное снаряженье из ремней, и теперь Расплата могла переносить вдвое больше груза, чем на нашей веревочной сбруе. И развязывать тугой узел, чтобы освободиться от своей ноши, Расплате уже не приходилось. Стоило ей потянуть зубами за шнурок, мгновенно срабатывали специальные защелки, и мины, замаскированные под цвет местности, оставались подстерегать врага.
Расплата помогла взять важного «языка». Разыскивала в лесу раненых партизан после стычки с карателями. Обнаружила по следам лазутчиков — полицаев, среди которых оказался и ее заклятый враг — Егорка Перфилов. Ко времени последней ее операции перечень воинских заслуг партизанской помощницы был уже весьма внушительным.
Произошло это в июне, в пору цветенья и соловьиных песен. Соловьев слетелось к нам тогда, как на фестиваль, и звонкий хор их не могла заглушить даже далекая артиллерийская дуэль.
Наступление наших приостановилось. Бой достиг того напряженнейшего накала, когда исход решался ничтожным перевесом с той или другой стороны. Ночами небо на востоке полыхало так яростно, будто там извергались тысячи вулканов одновременно.
Вот тогда-то до нас с Валеркой и дошли слухи о том особой важности эшелоне. В депо, помните, работал наш человек — слесарь Дмитрий Игнатьич. А железнодорожники всегда первыми узнавали, какой состав и когда должен пройти через нашу станцию. Но, если что-то стало известно путейцам, естественно, узнавали о том и партизаны. Разведка у них не дремала.
Собственно говоря, проведали об этом поезде поначалу не так уж много. Что на нем гитлеровцы везли к фронту какие-то модернизированные, строжайше засекреченные не то танки, не то самоходные орудия. Что едет с эшелоном особо прославившаяся на Западе штурмовая моторизованная часть и в специальном бронированном вагоне кто-то из крупного воинского начальства. Все это, по расчетам немецкого командования, и должно было решить исход сражения в их пользу.
Наверно, и наши, по ту сторону фронта, были извещены об особом эшелоне. Возможно, уже стояли где-то наготове скрытые в капонирах штурмовики и бомбардировщики с боевым грузом в бомбовых люках.
Готовились к встрече и партизаны. Конечно, нашелся бы среди них смельчак, готовый пожертвовать собственной жизнью, чтобы пустить под откос «эшелон смерти». Но ведь и немцы тоже знали, по какой земле им предстоит проехать до фронта, и со своей стороны тоже приготовились к любой неожиданности. Во всяком случае, постороннему человеку приблизиться к поезду было совершенно невозможно.
О прибытии эшелона нетрудно было бы догадаться по плотному оцеплению из автоматчиков вокруг станции, по тому, как ощетинился стволами зениток берег возле железнодорожного моста.
У пацанов на важные события какой-то особый нюх. Наблюдательные посты стихийно возникли на чердаках и крышах. Мы с Валеркой обосновались на ветле, с которой отлично просматривался путь от выходного семафора до самого моста. Мы были уверены — что-то должно произойти с фашистским эшелоном именно здесь, у нас, на последней перед фронтом станции. Налетят ли наши бомбардировщики, высадят ли десант, но что-то должно было случиться. Обязательно. Тревожное ожидание, словно туман, висело в воздухе.
Мы видели, как рыжей сороконожкой побежала к мосту цепочка платформ, подталкиваемых дрезиной. За нею на некотором отдаленье — вторая дрезина, похожая на ежа — так густо была утыкана пулеметчиками и стрелками. И наконец выкатился за семафор 68 длиннющий эшелон. За паровозом две платформы со скорострельными зенитками, потом товарняк с солдатней, потом еще какие-то длинные вагоны, каких мы раньше не видели, затем потянулись платформы с зачехленными машинами, орудиями, снова товарняк и сзади наконец дымил и плевался искрами еще один паровоз. (На тендере опять же целая россыпь стрелков).
Обе дрезины — страховочная и с охраной — благополучно миновали мост и стали уменьшаться, приближаясь к повороту. Эшелон, поспевая за ними, набрал уже порядочный разгон. От грохота и лязга в ушах засвербило. На этом участке пути, десятикратно проверенном и оцепленном со всех сторон, немцы, конечно, не ожидали никакого подвоха.
Мы с Валеркой разочарованно, далее с обидой оглядывали безоблачное и совершенно пустынное небо. Где же вы, наши краснозвездные соколы?
По высокой насыпи все быстрей и быстрей бежала черная иззубренная тень от вражеского эшелона, которого, наверно, с таким нетерпеньем ждут наши враги… Нет, по-видимому, ничего уже не произойдет с проклятым эшелоном!
Я нащупал пяткой нижнюю ветку ветлы, начал спускаться на землю, как воздух вдруг пропорола автоматная трескотня. Из-под переднего паровоза, который мелькал уже в фермах моста, брызнул фонтан слепящего пламени. Паровоз задергался, как муха, с налета увязшая в паутине, стал валиться набок. Платформы поднялись на дыбы, словно коросту, сбрасывая с себя солдатню и орудия. Вагоны полезли друг на друга. И тут только нас с Валеркой обдало горячей волной взрыва.
Мост еще держался до поры, пока в одном из вагонов не начали рваться от детонации снаряды. Сначала вагонное брюхо раздирали отдельные взрывы, а под конец громыхнуло так, что мы с Валеркой едва удержались на дереве. Ферма моста провалилась, и под ним стала на глазах расти груда искареженных вагонов.
Авария получилась особо разрушительной потому, что машинист заднего паровоза опомнился не сразу и продолжал сталкивать под мост вагоны даже после второго взрыва. Автоматчики с тендера открыли оголтелую пальбу и, как потом выяснилось, уложили немало своих из оцепления.
Сваленный под откос состав еще целую минуту корчился и бился, словно раздавленная гадюка. Пожар вспыхнул в нескольких местах сразу. Пламя жадно пожирало останки грозного эшелона. Жирный мазутный дым затопил чистое июньское небо и погасил солнце.
Когда мы с Валеркой мчались домой, дорогу нам устилала траурно-черная копоть. Треск горящего дерева временами тонул в оглушительных взрывах. Огонь исправно выполнял свою очистительную миссию…
А на следующий день мы хоронили нашу Расплату. И изо всех сил старались не плакать при этом. Потому что хоронили все-таки бойца, геройски исполнившего суровый воинский долг.
Ее послали с тяжелым грузом из кустов краснотала в самую последнюю минуту, когда и солдаты охраны, и зенитчики — все глазели на приближающийся поезд. Что ни говорите, это всегда завораживает — с грохотом надвигающаяся на вас стальная громада в космах дыма, облаках белоснежного пара и с султаном искр над чертящей по небу трубой. Кажется, нет силы, способной остановить продвижение исполина.
А в это время Расплата поднималась по откосу со своим смертоносным грузом. Она боялась опоздать и последние оставшиеся метры уже не ползла, а бежала, раздирая лапы о колкий, осыпающийся гравий. Она словно понимала, что должна сбросить на рельсы свою ношу обязательно перед огнедышащим чудовищем, и никак не позже.
Предполагалось, Расплата взорвет паровоз у мостового входа, и разрушительная сила крушения будет зависеть от скорости, какую успеет набрать состав к моменту взрыва.
Но получилось иначе. Автоматчик, стоявший у будки, заметил собаку на рельсах, когда черная тень паровоза с оглушающим грохотом уже надвигалась на мост. Испугалась ли Расплата этого грохота или автоматной очереди, сказать трудно. Только она помчалась в темный пролет моста перед самым паровозом. Внизу, в просветах между липкими от мазута шпалами, золотисто желтел песок, сверкала чистая речушка, опушенная красноталом.
Второй очередью фриц достал ее. Но только ранил незначительно: стрелять пришлось наугад — шипящий паровоз ошпарил автоматчика струей горячего пара.
Раненая Расплата споткнулась. Падая, она успела все-таки дернуть за шнурок на груди. Из-под гремящих колес вырвалась уже налегке.
Взрыв настиг ее на середине моста. Но тоже еще не убил. И она поползла туда, где за черной рамой мостового пролета голубело небо. Поползла к солнцу, раненая уже смертельно.
Никто из немецкой охраны на той, уцелевшей, стороне моста не прикончил ее. До собаки ли им было!
