У Расплаты достало еще сил спуститься с насыпи, проковылять до речки. И там по желтому песку, между серебристыми кустами краснотала, далеко еще тянулась рыхловатая бороздка, будто волоком протащили здесь большую тряпичную куклу…
Мертвая, она казалась нам ужасно тяжелой. Пока несли ее сюда, на бугорок, Валерка несколько раз просил отдыха. Он поглаживал ее, словно живую, и с надеждой на чудо приоткрывал ей веки: не взглянет ли, как тогда, зимой.
С могилой управились скоро. Влажная, парующая на солнце земля легко поддавалась лопате. Вокруг на заброшенной ниве, вскипала от теплого ветра трава. Жаворонок заливался в вышине. От дотлевающего вдали эшелона потягивало гарью и едким дымом.
Я хотел было снять с Расплаты ее ременную соруйку, на память. Валерка запротестовал: бойцов положено хоронить в доспехах.
На могилу мы положили вначале только цветы. Но дядя Миша, тот самый чернобородый собаковод, с которым вышла Расплата на последнее задание, сказал, что надо бы отметить захоронение по-настоящему, надолго. И тогда мы принесли на сырой холмик осколок снаряда и крышку с противотанковой мины. А камень водрузили пионеры уже потом.
Самого дядю Мишу при той операции ранило несильно. Лечила его бабушка. И жил он до прихода наших на чердаке. Там мы и услышали от него историю о последнем ратном подвиге Расплаты.
На могиле ее еще не успели завянуть цветы, когда в развернутом боевом строю мимо нее прошли к западу наши танки.
Федор Сергеевич взвесил на руке черный осколок снаряда, похожий на паука с поджатыми лапами, и осторожно положил его на место. Легкий ветерок развевал над пашней дым его сигареты. Иссохшие стебли пустырника тихонько скребли по могильному камню.
К мосту под веселый перестук колес катился зеленый пассажирский поезд.
ШУСТРИК И ПЕСТРИК
У мальчишек забот по хозяйству никаких. Не успели занести на дачу узлы и чемоданы, Вовка навесил сбоку пистолет в клеенчатой кобуре и помчался осваивать сельские просторы.
Леночке же пришлось сперва, хотя бы всухомятку, накормить кукол (ужасно проголодались в дороге), затем уложить их спать, чтобы не вертелись у взрослых под ногами. Потом надо было помочь маме расставить посуду по полкам и заодно выяснить, как же они будут готовить обед, если в деревенском доме совсем даже нет газовой плиты.
Но двор Леночка не выскочила, подобно Вовке, а вышла степенно, осмотрительно, как взрослая.
Па даче все оказалось совсем не как в городе. Нигде ни плиточки асфальта. Весь двор заткан низкорослой, но очень густой травкой. Потеряет кукла туфельку — и уже нипочем не найдешь. По травке от крыльца протоптаны только узенькие тропинки — к сараю, конуре и садовой калитке. В сарае, Лена уже знала из маминых рассказов, жила коза Мотька, петух и четыре курицы. А конуру занимал пес Бобка.
Увидев Лену, Бобка насторожил сначала одно вислое ухо, потом другое, нерешительно гавкнул, но сейчас же приветливо завилял хвостом, будто хотел сказать, что всерьез его гавканье принимать не следует.
Он был ужасно смешной, этот Бобка. Его словно вылепили из кофейной гущи, а после слегка оплеснули сливками. На боках остались белые потеки, и по лапам вроде бы сметана стекала.
Лена не поверила в миролюбие Бобки и обошла его сторонкой. Кулачки она держала за спиной и все время поворачивалась к Бобке лицом, пока не добралась до садовой калитки. Песик обиженно заскулил. Он, наверно, считал, что, если уж никак нельзя отпустить его с цепи, то уж погладить-то надо было обязательно.
В саду, меж молодыми яблонями, зеленели ровные коврики грядок. На каждой грядке топорщились свои особые листочки, и невозможно было понять, где что растет. Леночка начала выдергивать по одному ростку, но корешки повсюду были еще такие малюсенькие и худосочные, что по ним тоже не разберешь, вырастет здесь морковка или, например, крыжовник.
Через щели в заборе на Лену внимательно и недобро посматривала пучеглазая коза Мотька. Ее привязали на длинной веревке, чтобы паслась на лужайке и не шаталась, где не надо. А Мотька намотала всю веревку на колышек и теперь, наверно, ждала, когда кто-нибудь ее распутает. Пока Лена раздумывала, как бы помочь глупой козе, чтобы при этом не попасть на Мотькины изогнутые рога, вверху что-то хлопнуло и сразу же задрожала, захрустела, заходила ходуном приставленная к чердаку лестница.
Оказалось, по ней в страшной спешке, не попадая ногами на перекладины, спускается Вовка. Пистолет с кобурой подпрыгивал и наколачивал Вовку то по боку, то по спине. Мимо последних двух ступенек Вовка перелетел по воздуху и, шлепнув подошвами, приземлился сразу на три точки.
— Тебя укусил кто? — испуганно спросила Леночка.
Вовка немного отдышался и сказал, часто хлопая ресницами:
— Зверь там!
— Где?!
Подрагивающий Вовкин палец уставился на черный квадрат чердака.
— Там…
— Большой он… который зверь? — спросила Лена.
Вовка развел руки на полный размах, потом, подумав, чуть чуть сблизил ладошки.
— Такой вот… А вместо глаз — зеленые фонарики.
— Это, наверно, простой волк, — сказала Лена.
— Не волк вовсе! — Вовка встал на ноги и отряхнул штанишки. — Волки не бывают такие прыгучие.
— Тогда, значит, это обыкновенная кенгуру.
— У кенгуру совсем не такой хвост, — заспорил Вовка, поправляя сбоку пистолет.
— Тогда надо спросить у папы, — кто это такой был, — рассудительно посоветовала Лена.
Но папе было не до зверей. Он никак не мог вспомнить, куда сунул электрическую бритву, и так остервенело прощупывал белье в чемоданах, будто ловил там прыткую мышь.
— Нечего вам по чердакам лазить! — крикнул он в сердцах. — Не доставало только, чтобы вы с дачи на костылях прихромали.
После обеда Вовку снова обуял охотничий задор. Он продул свой пистолет, зарядил его бумажным пистоном и сделал Леночке знак следовать за ним во двор.
— Поможешь нести, если убитый зверь слишком будет тяжелый, — шепотом объяснил Вовка возле чердачной лестницы. На самом же деле, ему просто хотелось, чтобы во время опасной охоты поблизости находилась родная душа.
Поднимался он очень медленно, будто ноги прилипали к лестнице. На каждой ступеньке останавливался и проверял, не выпал ли пистон из пистолета.
Долго томиться в одиночестве Лене все же не пришлось. Едва охотник исчез в черном жерле чердака, там хлопнул выстрел, и тотчас же по лестнице защелкали подошвы сандалий.
— Убил? — спросила Леночка, и вытянутая шейка ее стала тоненькой и длинной, как стебелек. Вовка, тяжело дыша, сидел на земле и никак не мог попасть пистолетом в кобуру.
— Н-не знаю, — с запинкой ответил он наконец. — К-кажется, наповал… Только он упрыгнул в потемки, и от него остались одни только глаза… как зеленые фонарики.
— Это, наверно, самый что ни на есть простой филин, — сказала Лена, откечанивая каждое слово.
— Не знаю, — сказал Вовка, поднимаясь с земли. — Может быть, филин, а, может быть, рысь… Нам в садике говорили, звери бывают хищники и грызуны. Грызуны — это которые морковку грызут и всякие плодоовощи, а хищники едят грызунов и другое разное мясо.
— А я придумала! — запрыгала Леночка. — Мы положим там, — она показала на чердак, — положим
