— У меня нет часов, — сердито ответил жук. — Часы бывают у людей, потому что люди не умеют тикать. А мне они не нужны, я сам когда захочу, тогда и тикаю: тик-так, тик-так, тик-так. Хорошо я тикаю?
— Ладно, я пошел в школу, — решительно сказал Колька. — До свиданья.
— Не забудь, что ты обещал повести нас в Пионерскую рощу, — напомнил Большой Долгоносик.
— Как договорились: ждете меня завтра после уроков, — ответил Колька.
— Будем ждать! Приходи скорее! — кричали ему вслед жуки, бабочки и гусеницы.
Часть вторая
Колька грозит
Колька попал в школу лишь на самый последний урок. Да и тот уже начался, когда он подошел к двери своего класса.
Дверь была немного приоткрыта. Колька просунул голову в щель и спросил:
— Иван Семенович, можно войти?
— Кочерыжкин? — удивился учитель.
— Да я… понимаете… — пробормотал Колька. — Понимаете…
— Хорошо, ты мне потом объяснишь, — сказал учитель, — а пока садись на место.
Колька по стенке пробрался к своей парте и сел радом с Мишкой Зайцевым.
— Чего за мной не зашел? — шепнул он, толкая Мишку вбок.
— Я заходил, у вас дверь была заперта, — так же шепотом ответил Мишка. — Постучал — никто не открывает. Ну, думаю, ты уже ушел…
— Это мама захлопнула, а я спал.
— Здоров же ты спать! Три урока проспал…
— Да нет, встал-то я давно. Со мной, понимаешь, тут одна история приключилась. Спасибо, Большой Долгоносик выручил.
— Кто?
— Большой Долгоносик, жук такой.
Мишка хмыкнул.
Но тут учитель постучал карандашом по стопу:
— Кочерыжкин, Зайцев, не разговаривайте!
Ребята притихли. Иван Семенович все время погладывал на них, и волей-неволей пришлось отложить разговор до более удобного времени.
Колька раскрыл тетрадку, взял ручку, обмакнул перо в чернила и только принялся рисовать на промокашке рожи, как ручка выскользнула у него из руки и в перемазанных пальцах осталось одно перышко. Колька бросил перышко и взялся за карандаш. Но карандаш с треском разломился, черный грифель скатился под парту и разбился на мелкие кусочки. Потом под парту юркнула тетрадка, и за ней туда же поползли пенал и учебники. Вдобавок Колька почувствовал, что парта вдруг начала сталкивать его с сиденья. Он изо всех сил уцепился руками за сиденье и за крышку, а ногами уперся в подставку. От напряжения Колька надулся и засопел.
— Что с тобой? — испуганно спросил Мишка.
— Н-не знаю… Это, наверное, он…
Старый Дуб Иван Семенович строго взглянул на Кольку и сказал:
— Кочерыжкин, мало того, что прогулял три урока, ты еще безобразничаешь! Выйди из класса и отправляйся домой. Скажешь родителям, что сегодня вечером я зайду к вам.
— Ив-ван С-семенович… — заикаясь и смотря в пол, проговорил Колька.
— Ив-ван С-семенович…
— Уходи сейчас же, — сердитым шепотом сказал терпеливый, залипли чернилами классный пол, — сил моих нет держать тебя. Уходи, а не то вопьюсь в пятки всеми своими занозами!
С опаской гладя на пол, Колька полез под парту собирать тетради и учебники, но они никак не давались ему в руки. Наконец, красный, растрепанный, он вылез из-под парты и, закрывая опустевший портфель, в котором уже не было ни книг, ни тетрадей, ни пенала, а остались только три гвоздя, гайка, ножик и шишка с елки, на которой жил великий Монохамус, тихо сказал:
— Мишка, будь другом, захвати тогда мои учебники.
— Ладно, — ответил Мишка.
Колька махнул рукой и поплелся из класса. Выходя, он почувствовал, с каким злорадством подтолкнула его в спину и захлопнулась за ним классная дверь.
— Ну ладно, погоди, деревяшка несчастная! — погрозил ей Колька кулаком. — Я на тебя и на парту жуков-древоточцев напущу. Вот сейчас возьму и пойду в Короедск. Провожу этих жуков в Пионерскую рощу, а потом сюда приведу.
Неприятное известие
Старый Дуб грелся на солнышке, широко разметав тяжелые узловатые ветви. Он стоял один посреди поляны, а вокруг него в почтительном отдалении росли другие деревья.
Ближе всех к Старому Дубу подступала дружная стайка молодых дубков, его внуков и правнуков. Листва на молодых дубках была светлее, и листья меньше, чем у Старого Дуба, но так же, как у него, они были собраны на ветках в крепкие пучки, словно сжаты в кулаки.
За дубками, вылезая чуть ли не на самую тропинку, росла беспокойная и болтливая Осина. Чуть колыхнется где-нибудь ветка, а она уже шелестит всеми своими листьями:
— Что? Что? Что?
За Осиной, добродушно взирая на свою болтливую соседку, росли молчаливая Пихта и толстая ветвистая Береза.
С другой стороны поляны, там, где она опускалась к овражку. Плакучая Ива свесила свои длинные ветви, а против нее, на пригорке, подняв к солнцу загорелые медно-красные сучья, возвышалось самое высокое дерево в лесу — Высокая Сосна.
Старый Дуб немного задремал. Но вдруг до него донесся какой-то шорох, и тут же, быстро взмахивая крылышками, на дубовый сук опустился взъерошенный Воробей.
— Чирик! Это я! Важное известие!
Все хорошо знали шумный, взбалмошный и легкомысленный характер Воробья, поэтому Дуб не особенно верил в то, что известие было действительно важным.
— Ну, что там случилось? — спокойно спросил Старый Дуб. — Опять пожар у ласточек?
Для того чтобы всем стало понятно, почему Старый Дуб вдруг заговорил про пожар, необходимо рассказать один случай из жизни Воробья.
