— Ты еще и ржать надо мной вздумал?
Тэйки скинула оружие, отстегнула кое-какую походную мелочевку и полезла бороться. Катя сунулась их разнимать, но ее сил для этого явно не хватало, и вскоре она оказалось третьей стороной в потасовке. Куча-мала каталась по линолеуму, участники сражения с переменным успехом старались принудить неприятелей к сдаче. Больше всех доставалось Гвоздю, но он не собирался сдаваться.
Генерал мрачно вздохнул:
— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не кололось…
— Совершенно согласен, — ответил ему Немо.
Боевая ярость нарастала. И двух минут не прошло, как идеальный порядок, наведенный Гвоздем, превратился в идеальный хаос. Даня отрешенно наблюдал за этой сценой. Наконец Катя получила от кого- то локтем по губам, и линолеум окрасился алыми пятнами. Данино терпение лопнуло.
— Немо! — сквозь зубы процедил он.
Через несколько секунд Катя лежала на диване с гримасой мученичества на лице, а Тэйки и Гвоздь извивались в воздухе, пытаясь как следует пнуть Немо, поднявшего их за воротники над полом.
— Почему ко мне всегда притягивало кретинов?
— Сам кретин, Данька!
— Подобное тянется к подобному, ДРУГ мой…
— Отпусти их, Немо.
Бац! Бац! Тэйки приземлилась на ступни, а Гвоздь — на утомленное койкой седалище. Катя нарушила идиллию веселого идиотизма:
— Как ты себя чувствуешь, Гвоздь?
Невидимая тряпка стерла улыбку с лица мастера.
— Вам, ребята, серьезно ответить или как?
Генерал ответил:
— У меня к тебе вопросов нет, Гвоздь. Ты знаешь.
— Знаю. Как насчет остальных?
Откликнулась Катя:
— Извини. Можешь не отвечать. Просто я о тебе беспокоюсь.
— Ладно… Ладно. От некоторых вещей нельзя избавиться навсегда и со стопроцентной гарантией… Это понятно?
Катя кивнула, а Тэйки скорчила недовольную рожу.
— Но в ближайшее время, если ничего экстраординарного не случится, дурь мне не понадобится.
— А «страдинарного» — это что, Гвоздь? — заинтересовалась Тэйки.
— Это если ты вдруг оденешься не в красное, а в синее, юная упырица. Тогда, считай, привычному миру пришел конец.
Ф-фырк!
И вдруг Катя сказала тихо и серьезно:
— Мое сердце полно радости за тебя, мастер…
Из всей команды лучшим поваром по справедливости считался Даня. Но он почти никогда не готовил: стряпней занималась Катя (это было неплохо), следующее место занимал Немо (и это было съедобно, но иногда похоже на питательную бумагу), а Тэйки замыкала колонну. Когда-то ей позволяли готовить… а потом перестали позволять.
Гвоздь по части кулинарии был неприхотлив и непредсказуем. Ел то, что в данный момент располагалось ближе всего ко рту, готовил редко, а когда все-таки готовил, мог сотворить и шедевр, и полную отраву, но чаще всего, начав возиться с продуктами, прерывал это занятие на середине, увлекшись какой-нибудь идеей, забывал о готовке, а потом с чистой совестью отправлял в помойку пригорелое- переваренное-протухшее.
В тот вечер случилось доброе чудо: генерал, засучив рукава, создал праздничный пирог, а потом сварил такой кофе, какого не пивал, наверное, и сам гоблинский каган.
Так вот, генерал и мастер с двумя последними кусками пирога и двумя кружками кофе заперлись в арсенале для приватной беседы. Даня сказал:
— Гвоздь, у меня к тебе разговор… не для всех.
И мастер знал, о чем будет этот разговор.
— …А теперь расскажи мне, старик, поподробнее, что это за штука такая: Прялка Мокоши.
Гвоздь достал табак, долго и тщательно сворачивал самокрутку, причем получился у него явно ублюдочный экземпляр — слишком маленький для настоящего курильщика и слишком большой для человека, который все еще пытается убедить себя бросить скверную привычку. Наконец затянулся.
Даня молча пережидал паузу, прекрасно зная, что именно скажет ему сейчас Гвоздь.
А тот все еще помалкивал. Затянулся по второму разу, сбросил пепел, и только потом заговорил:
— Как-нибудь потом, Даня. Я тебя от данного в неудобных обстоятельствах обещания освобождаю.
«Ну точно. Скоро я стану угадывать, когда он на горшок пойдет…»
— Не выйдет, Гвоздь. Я дал слово. Если бы меня убили, слово бы мое сгорело. Но, видишь, я живой, и никто, стало быть, меня от этого слова не может освободить. Даже ты.
— Глупости, Даня. Я имею право освободить тебя. И потом, ты, кажется, собрался вести войну? Мон женераль, не обольщайся, у нас довольно скромные шансы вернуться живыми и невредимыми. Ты уже выбрал своего преемника?
Даня отмахнулся, как от назойливой мухи:
— Найдутся люди. Митяй… или, скажем, Хряк. А всего лучше — Кикимора.
— Хряк слабоват, Митяй больше печется о своей выгоде, общее дело для него — слишком абстрактное понятие. А Кикимора с Тэйки не сойдется.
— Да не важно, не важно, Гвоздь, мля, кто там вместо меня будет за старшого! Ты пойми: я дал слово! Я обещал! Значит, или подохну, или сделаю.
— Какой клад спрятан в твоем слове? Я не понимаю.
— Сейчас… Сейчас, Гвоздь, я тебе объясню
— Да уж, пожалуйста.
— Не сбивай меня! Так. Нас очень мало. Раньше было до едрени фени народу, а теперь мало. Мы все со стволами, и мы все зверье, — это если по большому счету. Зверье, да. Но есть самая малость, такая, знаешь, ерунда, которая нас всех… собирает…
— Объединяет?
— Да. Мы не обманываем друг друга. Мы… короче, как обещали, так и делаем. Иначе, ты понимаешь, что за дерьмо будет? Иначе все развалится. Мы будем по отдельности, и нас, в конце концов, додавят, как мокриц. Этот мир держится на слове, и слово должно быть прочнее стали. А не будет оно прочнее стали, то всем нам хана.
Гвоздь обалдело посмотрел на Даню и даже забыл о тлеющем куреве:
— Кажется, ты заразился от меня философическим взглядом на глобальные структуры.
— Чо?
— Не важно. Все. Я понял. Предложение отменяется. Давай тогда к делу.
Генерал почесал лоб:
— Да вообще-то давно пора.
И Даня увидел, как Гвоздь чешет лоб. «Мать-перемать! Вот, значит, от кого у меня это!»
— По всей видимости, Даня, кое-какие слухи о Прялке до тебя уже доходили… Что ты о ней знаешь?
Генерал пожал плечами:
— Что и все, старик. Она ничья — гоблинам от нее приходит верный кирдык, и нашим ровнo такой же. Ты вот говорил… про мастеров-хранителей…
— Мои слова мне же пересказывать не стоит, — строго сказал Гвоздь.
По его интонации генерал понял: шутки кончились, Гвоздь уже работает. В сущности, оба они уже работают. Стало быть, надо сосредоточиться. И он оттарабанил мастеру все, о чем знал:
— В пятидесятом у Прялки гробанулся Аршак со своими ребятами, но один парень ушел и рассказал, как
