требуется в жертву девственница и две кошки!
— Я не девственница, — немедленно огрызнулась я.
— А я не кошка, — пояснил Бантик.
— В конце концов, это только формальности — девственность, пол, — протянул вожак сатанистов. Голову его лысую украшала обширная татуировка.
На площадке стояли три африканских (или не африканских, а грузинских?) барабана. Трое сатанистов по команде принялись лупить в них со всей мочи, а девушка (среди сатанистов оказалась и девушка!) стала высвистывать на флейте довольно противную мелодию.
Подпрыгивая и покачиваясь в такт барабанному бою, ко мне подошли трое несимпатичных парней и окружили меня.
— Отвяжитесь! — грозно приказала им я. — И не вздумайте трогать моих кота и кошку!
— Девочка! — сказал мне один сатанист. — Отринь все земное. Сейчас ты будешь принесена в жертву Великому Полуночнику!
— Это мы еще посмотрим! — взвизгнула я, сиреневея от ненависти.
Мне надоело бояться каждого шага!
Ближайшему ко мне сатанисту ударом кулака я раскрошила нос и порвала верхнюю губу. Он, пошатываясь и воя, удалился в кукурузу — видимо, жаловаться своему рогатому покровителю. Предводитель сатанистов кинулся на меня с чем-то, сильно напоминающим монтировку, и отлетел на добрых пару метров от моего удара. А монтировку (или что это было) я скрутила и завязала узлом.
— Еще кто хочет получить моего не девственного тела? — валькирически возопила я, развахивая, то есть размахивая монтировкой.
Что удивительно — они не сдались!
Девушка с флейтой подскочила ко мне и ударила меня своим инструментом по голове:
— Сдохни, гадина!
Ах ты еще и ругаешься! Получай же!
Флейта от соприкосновения с моей головой развалилась на куски, а я даже не почесалась. В боевом пылу я была просто неузнаваема.
— Дура! — сказала я опешившей сатанистке. — Я уже давно сдохла. А флейту новую купишь. Только играть тебе на ней не придется.
После чего я сломала девушке руку.
Открытым переломом.
А какого!.. Нечего было лезть!
Бантик и Астарта с восхищением следили за мной. Я прошлась по кучке сатанистов, как гребень по плеши. В конце концов они, с ранениями разной степени тяжести, принялись просить у меня пощады.
Я вспомнила, кстати, Уму Турман из любимого мною фильма 'Убить Билла'. Встала в ее боевую стойку и сказала:
— Ваши жизни отныне принадлежат мне. Подчинитесь мне или погибнете!
Сатанисты завыли. И выли они следующее:
— Приди, приди, Владыка Тьмы, и спаси нас от этой твари!
— Прекратите вой! — сурово сказала я. — А то я вам еще что-нибудь сломаю. Дождетесь вы своего владыку, как же!
— Идем отсюда, Тийя, — величественно обошла сатанистов Астарта. — Они получили достаточно.
— Я еще на обратной дороге всыплю, — пообещала сатанистам я, — Лучше запишитесь в колхоз и сейте рапс.
Ответом мне были стенания и проклятия. За это я разбила еще парочку особо щедрых на проклятия ртов.
А потом покинула поле боя, идя вслед за Бантиком и Астартой.
По кукурузному полю мы шли долго, но я не замечала времени. Во мне бродил боевой пыл и ухали барабаны. Я снова чувствовала себя живой! С кровью и сердцем!
Поле оборвалось так же внезапно, как и началось. Сразу за ним образовалась жилая местность, состоящая из частных приземистых домиков и панельных пятиэтажек. Это и был поселок городского типа под названием Рохлино.
— Мы почти пришли, — сказал Бантик. — Здесь по прямой, а потом надо свернуть в переулок Трубопрокатчиков.
Мы с Астартой повиновались указаниям Бантика.
Переулок Трубопрокатчиков состоял из двух рядов одноэтажных частных домов разной степени ветхости. Бантик подвел нас к одному наименее ветхому. У этого деревянного сруба с облезшей краской даже имелись три пластиковых окна. Два других были закрыты облупившимися ставнями.
— Пришли, — сказал Бантик. — Постучись, Тийя.
— А не получится так, что мы не вовремя? — спросила на всякий случай я.
— Нет. У нас срочное дело. Стучись.
Я повиновалась.
Дверь не сразу, но отворилась. Над крылечком зажглась лампочка ватт пятнадцати. На пороге стояла сухонькая старушонка из разряда божий одуванчик.
— Вам чего? — неожиданно сурово спросила 'одуванчик'.
Астарта высунулась передо мной.
— Здравствуйте, матушка, — сказала она. — Нам надобно к старцу по очень важному делу.
— По неважным делам его и не беспокоят, — как-то смягчилась старушка. — Посидите в коридорчике, обождите. У него сейчас посетительница. Выйдет, тогда я вас приглашу.
Старушка провела нас темными сенями и посадила на старом сундуке в крохотном коридорчике. В него выходили три двери. За одной раздавался женский плач.
— И не реви! — услышала я громкий, немного визгливый, но несомненно мужской голос. — Кто тебе дал право обеты нарушать?
Плач прекратился. Женщина сказала в ответ:
— Но я очень люблю его, дядюшка!
— Не любовь это, а похоть одна у тебя! Не гневи Господа!
— Я в Господа не верую.
— То-то и плохо. Самовольничаешь все, а того не понимаешь, что возлюбленный твой обет безбрачия дал.
— Как будто нельзя нарушить этот обет!
— Нельзя. Грех.
— Грехов нет, есть одни недостатки!
— Ух ты, все знаешь! Тогда зачем ко мне пришла?!
— Я хочу, чтобы вы мне судьбу предсказали и помолились за меня.
— Я судьбу не предсказываю, а помолиться — помолюсь.
— Как вы судьбу не предсказываете? А Маше Мясновой предсказали!
— Та Маша, а ты — Параша. С Парашами у меня другой разговор.
— Никакая я не Параша! Меня Аделаидой зовут.
— Прости, Господи, грешную рабу Твою Аделаиду и усмири ее гордыню! Укроти похоть! В церковь тебе надо ходить, Аделаида, и каяться.
— Хорошо, я пойду в церковь, только сделайте так, чтобы Коля на мне женился.
— Говорю тебе, нельзя ему. Обет он дал. И станет монахом.
— Но я же люблю его!
— Он Господа больше, чем тебя, любит. Не греши, отпусти его. Он поедет на Афон-гору, будет за тебя молиться. А ты себе нового полюбовника найдешь.
Женщина снова заплакала. Но теперь как-то неуверенно.
— Не реви. Вот тебе святая водичка. Попей ее, дьявола от себя прогони, все в доме покропи. Икону себе купи и крест нательный.
