С-скотина! Сдох, мр-разота!
Надо сказать, что тирада эта предназначалась вовсе не безвременно почившей твари. Посылая болты, ювелир видел перед собой не зубанов (и не сторожевую псину, которая в неурочный час выбрела глотнуть свежего воздуха), а проклятого краснобородого Марака-орабийца, ненавистного чужестранца, прибывшего ко княжескому двору Линдерштейна всего полгода назад и уже умудрившегося затмить Гавара мастерством огранки драгоценных камней. Этот-то Марак и был причиной дурного настроения Гавара, именно из-за краснобородого чужестранца лишились жизни вредные крылатые твари и ни в чем не повинная собака… Проклятый орабиец! Чего доброго, этот смуглолицый пройдоха отобьет у Гавара последние заказы и — не допусти, Светоносный! — вселится в его прекрасный дом!
— Ублюдок… — прохрипел охваченный мрачной жаждой убийства ювелир, заряжая очередной болт и оглядываясь в поисках новых жертв. — Ничего… Ничего… Недолго ждать осталось!
Род Гавара испокон веков жил в здешних местах. В роду Гавара ювелирное ремесло передавалось из поколения в поколение. И из поколения в поколение передавались сказания о былых, совсем уже легендарных временах, когда грянула Великая Война, когда в эти земли пришли
«Ничего, — думал Гавар, высматривая в небе еще кого-нибудь, чтобы удовлетворить горевшую в груди злую жажду. — Скоро все кончится. Скоро я не в два этажа, а в три дом выстрою. Два дома! А то и три! А этого паскудного Марака привяжу к кобыльему хвосту, и пусть мчат его до самой его поганой Орабии. Тогда уж не я перстни да ожерелья ковать буду, а мне будут ковать. Ничего…»
На высокую изгородь сели еще три зубана. «Сколько ж этой гадости развелось… — неприязненно подумал Гавар. — Откуда они лезут-то? Ведь никогда никто про этих тварей и не слыхивал… Не иначе
Он нацелил на одну из тварей арбалет, но выстрелить не успел. Зубаны перелетели со стены на бортик фонтана.
— Сейчас напьетесь… — пробормотал Гавар, отступая на шаг, чтобы упереться спиной о стену дома, — сейчас досыта нахлебаетесь…
Он так и не нажал на крючок. Тонкая волосяная струна удавки, скользнувшая откуда-то сверху, молниеносно и плотно обхватила жирную шею. Гавар уронил арбалет и захрипел, выпучив глаза. Каблуки его сапог оторвались от земли и пару раз ударили в стену. А потом безвольно обвисли. Придворный ювелир из Линдерштейна рухнул под стену собственного дома мертвым. Это случилось ровно тогда же, когда сердца князей Лелеана и Гиала из Крафии перестали биться.
Чернолицый, мгновенно намотав удавку на руку, черной ящерицей слетел из-под балконного карниза и перемахнул через двор на стену. Держась в тени, он двигался так быстро, что даже если бы кто-то и мог его сейчас видеть, этот кто-то заметил бы лишь нечто вроде порыва черного ветра.
Ровно в ту же минуту, когда умерли Гавар, Лелеан и Гиал, за тысячи и тысячи лиг отсюда, в королевстве Марборн герцог Уман Уиндромский, охотясь в лесу на вепря, в азарте погони оторвался от своих людей и… должно быть, напоролся грудью на острый сук — на полном скаку кувырком слетел с коня и рухнул в кучу валежника бездыханным…
Ровно в ту же минуту на северо-востоке от Гаэлона, в обширном царстве Кастарии, почти сплошь покрытом густыми лесами, царский воевода Парнан, низкорослый и широкоплечий, будто гном, продрал к вечеру глаза после дружеской попойки. Мыча и пятерней пытаясь расчесать колом стоящую бороду, доковылял до ушата с ледяной водой и с наслаждением ухнул туда гудящую головушку… которой чья-то железная рука не давала подняться точно столько, сколько нужно человеку, чтобы захлебнуться.
…Ровно в ту же минуту в королевстве Гаэлон, в городе Дарбион, посреди громадного пустого подземного зала резиденции архимага Сферы Жизни Константин, сидящий в центре круга, начерченного на полу драконьей кровью, вздрогнул и поднял голову. Глаза Константина были мутны и белы, ибо сейчас смотрел он не в окружающую его глухую полутьму, колышимую слабым светом пяти свечей, расставленных по границе круга. Он смотрел
Чернолицые сработали идеально. Никто, кроме них, не сумел бы справиться с поручением настолько точно. Глаза Константина чуть потеплели, и он улыбнулся. Ведь суть задуманного им дела была как раз в том, чтобы смерть всех пятерых наступила одновременно.
И мгновение спустя пять свечей, под которыми были начертаны имена пяти обреченных, погасли — словно кто-то из полутьмы задул их ледяным дыханием.
И непроглядный мрак окутал подземный зал.
— Благодарю тебя, Ибас, Сеющий Смерть, — проговорил Константин.
Из мрака неожиданно раздался голос — нечеловеческий и потому неслышимый для уха обычного человека:
— Я принимаю твою благодарность…
Лицо Константина застыло. Впервые он услышал голос бога. Страх ударил в его душу, и Константин неимоверным усилием воли приглушил его. Надо было закончить дело.
Константин, уже не улыбаясь, поочередно протянул руку к погасшим свечам. С острого когтя его указательного пальца закапало на остывающие фитили пламя. Свечи вновь вспыхнули. Но мрак не рассеялся, потому что это пламя было черным.
Лелеан и Гиал поднялись с пола. Пронзенные сталью сердца их не бились, но вряд ли кто-нибудь отличил бы сейчас восставших из мертвых князей от живых людей. Они будут двигаться, мыслить и говорить, пока их горящие черным пламенем свечи не растают до конца…
Встал и Гавар, придворный ювелир из Линдерштейна, и, не поднимая своего арбалета, пошатываясь, пошел в дом…
Открыл глаза герцог Уман Уиндромский. Перепуганная челядь, сгрудившаяся над его только что бездыханным телом, разразилась воплями облегченного восторга… «Надо же, — заговорили они, перебивая друг друга, — эта рана в груди господина оказалась не смертельной!..»
Воевода Парнан поднял голову и в три длинных судорожных плевка изверг заполнявшую его грудь воду…
Его величество Ганелон, повелитель великого Гаэлона, крепкий еще старик, обладал редким для монархов качеством — добродушием, по каковой причине к концу жизни и получил от благодарных подданных прозвище: Милостивый. В самом деле, отчего бы Ганелону и не быть добродушным? За все время его правления в королевстве не случилось ни войны, ни заговора, ни большого голода, ни эпидемии; и здоровьем Ганелон и вся его семья могли только похвастаться. Лишь в одном обделили его боги-не дали наследника. Но и по этому поводу Ганелон Милостивый не печалился. Несмотря на то что было ему без малого шестьдесят восемь лет, он был уверен, что жизнь его продлится еще долго, да и любимая дочь Лития вот уже шестнадцать лет радовала его глаз и сердце. Ну и что с того, что пока не вышел из королевских чресел отпрыск мужского рода? Даже если таковой и не появится, род Ганелона с его смертью (о которой он, кстати говоря, никогда и не задумывался всерьез) не прервется. Королевская кровь струится в жилах юной принцессы, а достойный супруг для нее вроде бы уже и подобран… И знатен, и богат этот молодой счастливчик, и предан своему повелителю, и к тому же доблестный воин, слава о котором уже вышла за пределы королевства Гаэлон. Пусть в роду его не было королей, но… к чему искать печали и
