Подбежав к полю, Зарко порыскал глазами в кустах - ага, вот он, серп, лежит там, где оставлен. Дядька Гремислав - он сегодня был на жнивье старшим - покосился на отрока, однако же ничего не сказал, видать, предупрежден был.
- Куда ходил? - Едва успел Светозар опустить серп, как уж с соседней полосы зыркнул на него дружок, Горшеня. Смешной, круглоголовый, востроглазенький, в соломенного цвете волосах солома же и запуталась. Усмехнулся Зарко:
- Ты что тут, в скирдах, спал, что ли?
- Не спал, а… - Горшеня опасливо оглянулся. - А за девками Ведогастовыми смотрел - как те купались!
- Ах ты ж востроглаз болотный! И чего там увидел?
- Да уж увидел, не сомневайся, - Горшеня свистнул с деланной гордостью, мол, и мы тоже не лыком шиты. После спросил промежду прочим: - Говорят, ты с Брячиславом о чем-то толковал?
Светозар встрепенулся:
- Кто говорит?
- Да все… Видали, как вы от рощицы шли. Ну, не хочешь, не рассказывай, больно надо!
Горшеня нагнулся к борозде, заработал серпом. Заходили под рубахой лопатки. Друг. Пожалуй, теперь, единственный, ведь Витень с Настаем сейчас там же, где и Невда. Невдушка, сестрица, - а ведь и впрямь, заступница, эвон, дождя-то таки не было! Разметал верховой ветер облака-тучи, унес в дальнюю сторонушку.
Горшеня иногда оглядывался, косился обиженно золотисто-карими своими глазами, мол, вот так, друг, называется, копит в себе какие-то тайны… Которые, в общем-то, и никакие не тайны вовсе. Уж о том, что в Озерном граде отроков оставят, уже, пожалуй, вся деревня знает. Ну, не знает, так узнает. Как такое дело скроешь?
Зарко оглянулся на старшого - тот маячил на другом конце поля, орал на какого-то нерадивца.
- Эй, Горшеня! - позвал он. - Горшеня!
- Да чего тебе? Отстань, не мешай работать.
- Как знаешь, - Зарко нарочно замахал серпом с такой силой, словно задумал закончить жатву уже сегодня к вечеру. - А я, между прочим, скоро в чужом граде буду!
Зарко аж распирало от гордости. Хорошо хоть было с кем поделиться, Горшеня - парень надежный, не какой-нибудь болтун.
- Врешь! - Бросив серп, Горшеня хлопнул себя ладонями по коленкам. И почему-то сразу поверил, несмотря на это вот «врешь». - Опасное это дело, друже!
- Да уж, нелегкое, - солидно кивнул Зарко.
- С тобой бы пойти… Уж мы бы вдвоем, эх…
- Да со мной уже Доброгаста с Вентей надумали. Все одно от них на полях толк небольшой.
- Доброшку? - снова удивился Горшеня. - Этого ябедника-то?! Да он же там весь наш род предаст! Я уж не говорю о Венте, тот-то подлиза известный. Вот вчера только ка-ак хрястну ему по затылку, а он…
- Ничего не поделать, друже. - Зарко вздохнул. Уне конечно, куда лучше, если б с ним отправился Горшеня, старинный дружок, уж всяко было бы легче, чем с этими чунями, Доброгастом и Венцеславом. Во-он они на самом конце поля, делают вид, что работают. Уж не на них ли осерчал старшой, дядька Гремислав? Очень на то похоже.
Так и работали дальше, переговариваясь. Светозар видел - уж очень Горшене хочется с ним на пару пойти. И веселее вместе, и потом - почет да слава, шутка ли, в самом чужеземном логовище побывали и живыми назад выбрались. Зарко-то, конечно, уже там был, но так, почти пленником. Другое дело сейчас.
Незаметно подкрался вечер. Тихий такой, солнечный, спасибо сестрице Невде! Сжатый ячмень на ночь связывали в снопы. Наутро, ежели ведро, снова раскидать можно, а то вдруг ночью дождь?
Вечером у речки было веселье. Задумали с мостков нырять, первым Горшеня вызвался. Порты-рубаху скинул, серп воткнул в мосточек, у краешка, нырнул, хорошо так, с разбега, с брызгами, а как вынырнул, рукой за мосток уцепился… как назло пальцами да об свой же серпец! Кровища хлынула - эвон, едва все пальцы не отхватил. Ну, от собственной же рубахи тряпицу оторвали, замотали, подорожником жеваным приложив. Горшеня завздыхал, да - делать нечего - посидел на бережку, посмотрел, как другие ныряли. Калину-ягоду недоспелую горстями ел.
- Смотрите, осторожнее! - недовольно косясь на него, предупредил дядька Гремислав, старшой. - Тут под водой колья. От старых мостков остались.
Эвон, колья ему! Какие колья, когда тут такое веселье? Разнырялись, разохотились все, крик на всю реку стоял: купаться - это ведь не работать. Девки Ведогастовы со своего поля сзади подошли, встали за кусточками незаметненько, перешептывались, смеялись, стреляли глазками. Зарко оглянулся, заприметил среди прочих Заринку - уж и краса девица: стройненькая, длинная коса, а глаза… не глаза - звезды! А вдруг и вправду, как Брячислав-жрец сказал, все и сладится? Вот бы славно было в опустевший дом такую красу привести. Уж помоги, сестрица!
Дядька Гремислав смотрел-смотрел, да, плюнув, и сам разоблачился, нырнул. Вынырнул - глазами сверкает - эх, хорошо! Потом чуть в сторонку подался, понырял там, выдернул-таки кол, на берег выбросил - мало ли…
Тут и стемнело. Ну, не так, конечно, как осенью, но все же. За деревней, на старой поскотине, призывно мычали коровы, со всех сторон слышались веселые голоса и песни - возвращались с полей работнички. Дядька Гремислав махнул рукой - потянулись к деревне и отроки. Шли, переговаривались, узкой лесной тропою. Горшеня шагал последним, несколько раз в кусты убегал - животом занедужился, бедолага. А вот как незрелую-то калину лопать!
- Идите, идите! - махнул рукой Горшеня. - Не ждите, я и без вас доберусь… Ой, постой-ка, Доброгастушко.
- Чего тебе? - недовольно оглянулся Доброгаст.
- Сходил бы на мостки, я там серп свой оставил.
- Так сам и беги! - Доброгаст, несколько толстоватый, стриженный под горшок отрок, с самым презрительным видом принялся ковырять в носу.
- Ну, сбегай, Доброша, у меня-то живот схватило - боюсь, не добегу, - Горшеня взмолился, аж руки к груди приложил. - А я тебе за это три наконечника для стрел дам! Пусть костяных, тупых, но все-таки…
- На соболя?!
- Не, на соболя не дам… На белку!
- Иди ты со своей белкой…
- Ладно, ладно, Доброгаст, не горячись. На соболя так на соболя.
- Девять наконечников! Тогда еще подумаю.
- Три, Доброша, три. - Горшеня вдруг лукаво подмигнул парню. - И еще с тобой кой о чем сговоримся…
В деревню оба вернулись поздно. Усталый, с перевязанной левой ладонью Горшеня тащил на себе глухо стенавшего Дорброгаста. Вся грудь его тоже была обвязана разорванной на узкие полоски рубахой.
- Что такое, что? - встрепенулись сидевшие у околицы девки. - Никак и Доброшка тоже незрелых ягод объелся!
