Скрывшись из виду, он побродил по лабиринту улочек, а потом шагнул в тень и вынул изо рта кусочек пирога, который было невозможно разжевать даже по стандартам пирога.
Обычно, если в Знаменитых Свиных Пирогах Достабля вдруг обнаруживалось что-то очень твердое или хрустящее, было лишь два варианта: проглотить и надеяться на лучшее, или же выплюнуть это, предварительно закрыв глаза. Но Ваймс вытащил кусочек, зажатый между десной и щекой, который оказался сложенным клочком бумаги, заляпанным неподдающимися определению соками.
Он развернул его. Карандаш размыло, но все же можно было разобрать: Сегодня, Морфическая улица, 9 часов. Пароль: рыба-меч.
Рыба-меч? Это повсюду было паролем! Когда кто-то хотел придумать слово, которое невозможно отгадать, то всегда выбирал именно рыбу-меч. Одна из причуд человеческого разума.
Это объясняло растерянность. Заговор. Еще один чертов заговор, в городе, и без того переполненного ими. Должен ли он знать о заговорах? Но, как бы то ни было, он знал об этом. Морфическая улица. Известный Заговор Морфической улицы. Ха.
Он сунул скользкий клочок в карман и прислушался.
Кто-то крался за ним. Поверх отдаленного уличного шума была пустота, наполненная осторожным дыханием. Волосы на затылке встали дыбом.
Он медленно достал дубинку.
Так, и что теперь? Он — коп, и кто-то крадется за ним. Если они не полисмены, значит, это будет их вина (потому что он — коп). Если они копы, то они из людей Каченса и значит, тоже виноваты (потому что он лучше, чем они, впрочем как и что-либо, плавающее в канаве), и поэтому не было ничего очевидно неправильного в том, чтобы подарить им кромешную тьму.
С другой стороны, воры, убийцы и люди Каченса, по всеобщему мнению, часто следили за людьми и делали это довольно умело, тогда как тот, кто шел за ним так льнул к стене, что можно было слышать, как он царапает камень. Значит, это был простой человек, задумавший что-то и не желающий при этом получить несколько унций свинца за это (потому что Ваймс не хотел быть таким полисменом).
Он решил выйти из-за угла и сказать:
— Ну?
На него уставился мальчик. Это должен был быть мальчик. Природа не настолько жестока, чтобы сотворить подобное с девочкой. Ни одна его черта не была более чем просто безобразной, но все вместе смотрелось гораздо хуже. А еще запах. Не то, чтобы он был плохим. Он просто был не вполне человеческим. В нем было что-то от хорька.
— Э… — произнесло осунувшееся лицо. — Знаете что, мистер, вы просто скажите, куда вы идете, и я не буду следить за вами, хорошо? Стоит всего лишь пенни, и это — специальная цена. Некоторые платят мне гораздо больше, чтобы я не шел за ними.
Ваймс все еще смотрел на существо, одетое в слишком большой для него фрак, сверкающий от жира и позеленевший от времени, и цилиндр, на который когда-то наступила лошадь. Но видимые черты были знакомы.
— О, нет… — простонал он. — Нет, нет, нет…
— Вы в порядке, мистер?
— Нет, нет, нет… о боги, но ведь это должно было случиться…
— Если хотите, я могу привести Моззи, мистер?
Ваймс обвиняюще ткнул в него пальцем.
— Ты Шнобби Шноббс, так?
Беспризорник попятился.
— Может быть. Ну и что? Это что, преступление? — он развернулся, но Ваймс успел схватить его за плечо.
— Кое-кто может сказать и так. Ты Шнобби Шноббс, сын Маисы и Сконнера Шноббсов?
— Может быть, может быть! Но я ведь ничего не сделал, мистер!
Ваймс наклонился и заглянул в глаза, смотрящие на мир сквозь маску грязи.
— А как насчет стащить щетку, свистнуть шмотку, слямзить кафель, слить братве и смыться нафиг?
Шнобби озадачено нахмурился.
— А что значит «слямзить кафель»? — спросил он.
Ваймс одарил его таким же взглядом. Уличный жаргон сильно изменился за тридцать лет.
— Стянуть грифель… какую-нибудь мелочь. Так?
— Не, нет, мистер. Это «стибрить соску», — расслабился Шнобби. — Но не плохо для новичка. Что такое масло ангелов?
Память выдала карточку.
— Взятка.
— А цаца?
— Это просто. Либо главный попрошайка, либо просто смазливый человек.
— Верно, но, спорим, вы не знаете, как обставить блоху.
И память вновь вынырнула из пыльного тайника. Подобное нелегко забыть.
— Боги, ты и это знаешь? Как не стыдно, в твоем-то возрасте, — вздохнул Ваймс. — Это если ты продаешь старую клячу и хочешь, чтоб перед скупщиком она выглядела порезвее, то берешь свежий очищенный имбирь, поднимаешь кобыле хвост и засовываешь…
— Ого. — Шнобби был поражен. — Говорят, что вы быстро учитесь, и это точно. Вы могли даже родиться здесь.
— Почему ты идешь за мной, Шнобби Шноббс?
Беспризорник протянул грязную руку. Кое-что никогда не меняется.
Ваймс достал шестипенсовик. Монетка сверкнула в ладони Шнобби, точно бриллиант в ухе трубочиста.
— Среди них была дама, — ухмыльнулся мальчишка. И снова вытянул руку.
— Черт, я дал тебе шесть пенсов, малыш, — зарычал Ваймс.
— Да, но мне нужно освежить…
Ваймс схватил за лацканы засаленного пиджака и, приподняв Шнобби, слегка удивился, поняв, что он практически ничего не весил.
Уличный беспризорник, подумал он. Вполне подходящее слово — колючее, скользкое и пахнущее гниющими водорослями. Но их ведь сотни в округе, пытаются соскрести с самого дна все, что могут, и, насколько помню, Шнобби был одним из самых ловких. И заслуживал столько же доверия, сколько и шоколадный молоток. Но ничего. С этим можно разобраться.
— Сколько будет стоить твоя работа, — спросил он, — на меня? Постоянно.
— У меня есть клиенты…
— Да, но именно я держу тебя одной рукой, так?
Шнобби обдумал это предложение, болтая огромными для него сапогами в футе над землей.
— Все время?
— Именно!
— Э… что-нибудь, чтобы я смог каждый день любоваться на его
