работе, мама к тёте Любе пошла.
Павел, кажется, испытывает облегчение, входит в коридор. В чём же он так перепачкал волосы?
С тихим шелестом падает на пол пустой рюкзак. Павел тоже выглядит опустошённым. С таким же тихим шелестом он шлёпает в ванну, закрывается. Тихо шелестит вода.
Ворожцов запирает входную дверь. Идёт на кухню. Брат явно устал, надо его покормить, а мама только утром сварила куриный суп.
Проходя мимо ванной комнаты, Ворожцов останавливается и прислушивается. В плеске воды ему слышится другой звук. Сначала возникает ощущение, что померещилось, но нет.
Первый и последний раз в жизни Ворожцов слышит, как старший брат плачет. Он уверен, хоть и не сталкивался с этим никогда. И от этой уверенности становится не по себе.
Кухня. Плита. Кастрюля. Жёлтые блямбы застывшего жира на поверхности супа. Он черпает из кастрюли и льёт в тарелку. Половник, два, три. В отличие от младшего Павел любит варёную курицу и то, что на ней варится мамиными стараниями. Ворожцову варёные куры не нравятся с детства, но он молчит.
Стыдно капризничать из-за еды. В пять лет ещё куда ни шло, а в пятнадцать — стыдно.
Он отправляет Пашкин суп греться.
Затихает вода.
Щёлкает замок.
Шелестят шаги.
Шелестят, как осень павшими листьями.
Павел входит в кухню. Взгляд застывший. Волосы мокрые. Пыли на них уже точно нет, не может быть. Но они почему-то всё равно пепельного цвета. И до Ворожцова доходит: Павел поседел. Только седина не благородная, серебристая, как случается у некоторых счастливчиков, а грязно-пепельная.
Пищит микроволновка, оповещая о готовности куриного супа. Тёплый, можно есть. Не горячий, а сильно тёплый, чтоб не обжечься. Именно так любит Павел.
Ворожцов только что готов был подать старшему обед, но вместо этого застывает столбом, не в силах пошевелиться.
— Что случилось? — спрашивает он.
Павел глядит исподлобья. Взгляд его становится злым, темнеет.
— Ничего, — говорит Павел мёртвым голосом. — Просто я… держал смерть за руку…
…Тогда Ворожцов ничего не понял. Хотя после разговоров, рассказов, объяснений всё вроде бы было ясно. Ничего подобного! Сейчас он знал, что ничего не понял. Ни тогда с братом, ни после с Сергуней. Потому что осмысление пришло только теперь. Проняло по-настоящему. До мозгов, до сердца, до печёнки!
Они всё ещё шли. Правда, не бежали уже. И молчали. И дождь хлестал всё так же. Впереди сквозь мутную пелену проступило могучее раздвоенное дерево. Само ли оно так разрослось, или кто-то рубанул по ещё молодому? А может, когда-то очень давно в него шарахнула молния?
На высоте в полтора метра ствол двоился и расходился в стороны, будто рогатка. В развилку был всажен одной ногой массивный, в несколько метров, жестяной щит. Обратный край щита подпирали заботливо подставленные брёвна. Кто и зачем устроил здесь этот тент? Быть может, кто-то и раньше прятался тут от дождя?
Ворожцов наткнулся на взгляд Тимура. Тот почти добрался до импровизированной беседки, притормозил, оглянулся, щурясь под хлещущим в лицо дождём.
— Что там твоя шарманка поёт?
Ворожцов сперва даже не понял, о чём речь. Вспомнил про ПДА, затем вспомнил, как выключал его по приказу того же Тимура. Суетливо полез в карман. Припомнил про дождь, задержал руку.
Всё было не так. Всё выходило комкано, мято, бездумно.
Тимур не стал дожидаться, нырнул под жестяной навес. Втащил за собой Лесю. Туда же юркнул Мазила, скрючившись, чтобы не вписаться лбом в край щита. Ворожцов забрался под щит последним. Было тесно, да и от дождя навес этот спасал не очень. Капли молотили сверху по щиту, выбивая противную металлическую дробь, захлестывали сбоку, норовя достать укрывшихся от грозы. И доставали.
Ворожцов включил наладонник, смахнул с экрана влагу, подождал загрузки. Пока ПДА включался, на экран снова набрызгало.
— Чисто, — тихо ответил он Тимуру. — Отстали.
Тимур отпустил Лесю, бросил возле ствола рюкзак, сел устало сверху.
Девчонка затравленно поглядела по сторонам. Спросила испуганно:
— А Наташа где?
Ворожцов с ужасом подумал, что Леся повредилась умом. Так же, как вчера Казарезова. Внутри похолодело, по спине пробежал озноб. Леся повела из стороны в сторону ищущим взглядом, остановилась на Ворожцове.
Тот не выдержал, отвёл глаза. Нет, Леся не тронулась. Всё было намного лучше и в то же время намного хуже. Она попросту не успела увидеть произошедшего. Тимур успел, а она нет.
— Где Наташа? — повторила Леся требовательно.
— Её нет, — прошлёпал одними губами Ворожцов.
Голос пропал. Связки просто отказались работать.
Слов его невозможно было услышать, но Леся поняла.
— Как нет? — Она попыталась поймать взгляд Ворожцова, но тот снова отвёл глаза. — Как это нет? Она же с тобой была всё время.
Она всё пыталась поймать его ускользающий взгляд, и он понял, что больше уже не может прятаться. Поглядел на неё прямо, открыто, с убийственной честностью. Леся отпрянула. Пробормотала уже не так уверенно:
— Как же ты мог…
Ворожцов снова открыл рот, но слова застряли в глотке.
— Он… — начал было Тимур, но Леся уже дёрнулась обратно. Назад, под дождь, за Наташкой.
Ворожцов наблюдал за всем этим отрешённо. Понимал, что надо реагировать, знал, как именно стоит реагировать, но при этом почему-то стоял чурбан чурбаном. Сил делать что-то, говорить что-то, объяснять, доказывать не было.
Леся наверняка вырвалась бы обратно, если б не среагировал Тимур. Он подскочил с рюкзака, схватил девчонку за руку. Стиснул крепко запястье, так что она едва не вскрикнула, и резко, очень резко дёрнул обратно, садясь на рюкзак.
Притянуть Лесю к себе у него не вышло, девчонка осталась стоять на ногах. Но остановилась, посмотрела странно. Ещё не понимая, но, кажется, уже догадываясь.
— Сядь, — потребовал Тимур, схватил её за вторую руку и притянул, заставляя опуститься перед ним на корточки.
Леся неохотно подчинилась. Тимур взял её кисти, мягко сжал в своих ладонях и посмотрел в глаза.
— Её нет, — голос Тимура прозвучал неожиданно твёрдо и при этом с каким-то ласковым пониманием. — Её больше нет. Совсем.
Глаза Леси наполнились ужасом. На шее проступили крупные мурашки. Она забилась, заметалась, пытаясь высвободить руки, но Тимур не ослабил хватку, и Леся оставила попытки.
— Она что же… Эти её…
— Её больше нет, — повторил Тимур, слова давались ему с таким напряжением, что Ворожцов понял: парень на пределе и вот-вот сорвётся.
Все они на пределе или уже сорвались.
— Её больше нет и никогда не будет, — как заведённый повторил Тимур, сжимая пальцы.
Леся сморщилась от боли. Ворожцов хотел уже вмешаться, но не успел. Тимур сам опомнился, ослабил хватку.
И всё стихло. Только продолжал барабанить по жестяному щиту ливень.
