Почему — я уже объясняла. Я же никогда не умела краснеть по команде, просто потому, что так принято, и как новенькой из-за этого мне всегда доставалось сильнее. Нехорошо начинать с изоляции от других людей.
Но главная причина была целиком на моей совести. Когда мы переезжали, я считала, что раз я не люблю Гео-Куод, то не имеет никакого значения, что там подумают обо мне. К тому времени, как до меня дошло, что я прочно и надолго привязана к Гео-Куоду и лучше бы мне ходить не печатая шаг, а полегче, следы моих каблуков уже виднелись не на одном лице.
Моя позиция и мое поведение, взаимодействуя между собой, приносили мне лишь неприятности. Все шло не так, как надо, и вот простой пример.
В начале недели вся школа отправилась на Третий Уровень на учебный пикник-экскурсию. Пожалуй, это было больше развлечение, а не учеба, потому что мы, старшие школьники, уже не раз видели ряды растений с широкими листьями, выращиваемых для обогащения воздуха кислородом. В конце дня мы возвращались на челноке домой, в Гео-Куод, и, чтобы чем-то занять время, некоторые из девочек затеяли игру в хлопки. Меня тоже взяли — чтобы игра была интересной, нужно как можно больше участников. Правила простые: каждый должен запомнить три номера. По сигналу все хлопают руками по коленям, хлопают в ладоши, и затем тот, кто начинает игру, называет номер. Колени, ладоши, и уже тот, чей номер назван, называет номер кого-нибудь еще. Колени, ладоши, номер. Колени, ладоши, номер. Темп ударов возрастает, пока кто-то не хлопнет не в такт или не пропустит один из своих номеров. Вот тут-то провинившемуся дают по запястьям холодных. Игра эта достаточно проста, но когда темп убыстряется, ошибиться очень легко.
Мы стояли в проходе, только одна или две девочки сидели ближе к носу челнока. Игра началась. Хлоп-хлоп.
— Двенадцать, — сказала первая девочка. Хлоп по коленям, хлоп в ладоши. Семь.
Хлоп, хлоп.
— Семнадцать.
Хлоп, хлоп.
— Шесть.
Этот номер был одним из моих. Я хлопнула по коленям, в ладоши, назвала:
— Двадцать.
Хлоп, хлоп.
— Два.
Хлоп, хлоп.
— …
Кто-то сбился.
Это была пухленькая девочка лет одиннадцати по имени Зена Эндрюс. Она ошибалась постоянно и, естественно, страдала от этого. Всего нас играло семеро, а Зена уже прозевала раз пять или шесть. Когда получишь по запястьям тридцать штук холодных, они наверняка будут сильно ныть. Но Зена заработала не только ноющее запястье, но и мысль, что все ее преследуют.
— Вы называете мои номера слишком часто, — пожаловалась она, когда мы встали в очередь провести экзекуцию. — Это нечестно!
Она так скулила, что мы почти перестали ее вызывать, — лишь изредка, чтобы она не подумала, что ее исключили из игры. Я на это пошла, хотя и была не согласна. Может быть, я не права, но я не вижу никакого смысла играть с человеком, который не готов проиграть так же, как и выиграть. Какая же игра, если в ней нет риска?
Минуту спустя, когда прозевал кто-то еще, я заметила, что Зена мгновенно оказалась в очереди, счастливая, что сама может кому-то причинить боль.
Наша семерка, конечно, не весь класс. Некоторые ребята болтали между собой, некоторые читали. Джимми Дентремонт и еще один мальчик играли в шахматы. Другие просто сидели, а трое или четверо мальчишек гонялись друг за другом по проходам. Опекавший нас в тот день мистер Марбери каждый раз, когда они слишком расходились или чересчур надоедали, уговаривал их смиренным тоном:
— Посидите спокойно, скоро мы будем в Гео-Куоде.
Мистер Марбери был одним из тех людей, которые говорят и говорят, пилят и пилят, но никогда не приводят в исполнение собственные же угрозы. Так что никто не обращал на него слишком большого внимания.
Когда объявили последнюю остановку перед Гео-Куодом, мы решили сыграть по последнему кругу. Словно почуяв близость дома, мальчишки повскакали с мест и ринулись по проходу к двери, чтобы первыми выйти из челнока. Они прыгали вокруг, сталкиваясь друг с другом, и наконец заметили, что мы играем. Конечно, они тут же постарались отвлечь нас, чтобы мы наделали ошибок, и нам приходилось прилагать героические усилия, дабы не обращать на них внимания.
Один из мальчишек, Торин Луомела, сумел запомнить наши номера и отвлекал именно того человека, чей номер как раз называли. Тут очередь дошла и до меня.
— Четырнадцать.
Торин дождался момента и хлопнул меня по спине. В этом укусе чувствовалось изрядное количество яда.
— Пятнадцать, — сказала я и, с силой отведя руку назад, затрещиной сбила его с ног. В те дни я была маленькой, но жесткой, и треснуть могла как следует. На мгновение мне показалось, что Торин собирается предпринять что-то в ответ, но потом пыл его угас.
— За что ты меня так? — спросил он. — Я же пошутил!
Ничего не ответив, я вернулась к игре. «Пятнадцатой» выпало быть Зене Эндрюс, она, как обычно, все прозевала, и мы принялись выдавать ей холодные.
Подошла моя очередь, и я поймала Зенин взгляд. Она смотрела так, словно это я заставила ее сбиться с ритма и лично была виновата в том, что у нее ныло запястье. Я совсем не собиралась сильно ее ударять, слишком она была неудачливой, но этот взгляд меня просто взбесил, настолько он был полон злобы. Крепко сжав ее руку, я двумя пальцами изо всех сил врезала по уже покрасневшей коже запястья. У меня самой аж пальцы онемели.
Челнок как раз остановился, и я, отвернувшись от Зены, проговорила:
— Ну, вот мы и приехали.
И мне было совершенно безразлично ее хныканье и то, как она жалела себя, нянча горевшее запястье.
Выйдя из челнока, я решила отправиться домой, благо на сегодня мы были свободны. Но далеко я уйти не успела, Зена догнала меня почти сразу. — Мне наплевать, что твой отец — Председатель Совета Корабля, — заявила она. Можешь считать как угодно, но ты ничем не лучше остальных. Я смерила ее взглядом.
— Я вовсе не утверждаю, что я лучше остальных. Но в отличие от тебя я не кричу повсюду, что это не так, — ответила я и тут же поняла, что совершила ошибку.
Мне уже доводилось, к счастью — не очень часто, встречать людей, с которыми я просто не в состоянии была общаться. Иногда это были взрослые, но как правило — ребята моего возраста. С некоторыми из них мы даже думали по-разному, и слова, которыми мы пользовались, означали для нас разные вещи. Мы не понимали друг друга. Хотя чаще всего попадались индивидуумы вроде Зены Эндрюс, эти даже не слушают, что им говорят. Смысл моих слов казался мне совершенно ясным, но Зена его абсолютно не уловила.
Даже в моменты, когда я бывала совсем невысокого мнения о себе самой, даже тогда у меня был повод шептать под нос: «Mea culpas»![1] Нет, конечно, я не допускала мысли, что я хуже других людей. Я знала, что я умнее большинства ребят, при этом — меньше их ростом, уступаю многим в ловкости, бесталанна в искусстве (это у меня наследственное), не такая хорошенькая, как некоторые, но зато умею играть немного на старинной детской флейте… Я есть то, что я есть. Так почему же я должна перед кем-то пресмыкаться, плакать и ненатурально скромничать? Я этого и в самом деле не понимала.
А Зена либо не слышала моих слов, либо они были слишком сложны для ее ума.
