«Пустая тщета на блажного шута топливо переводить! Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем. И незачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!» Участия Томлинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять. От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять. «Я же слыхал, — сказал Томлинсон. — Про это ж была молва! Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!» «Слыхал, читал, узнал, — ну и ну! — мастер ты бредни молоть! Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?» И Томлинсон решетку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад! С женою ближнего своего я плотски был близковат!» Дьявол слегка ухмыльнулся и сгреб уголья в жаркий суслон: «И это ты вычитал, а, Томлинсон?» — «И это!» — сказал Томлинсон. Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник, И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник! Просеять его между звездных сит! Отсеять малейший прок! Адамов род к упадку идет, коль этаким вверил порок!» Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны И плачась, что грех им не дал утех, — по младости, мол, не грешны! — По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца; Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца. И вот, клочки назад притащив, как дети, натешившись впрок, Они доложили: «В нем нету души, какою снабдил его Бог! Мы выбили бред брошюр, и газет, и книг, и вздорный сквозняк, И уйму краденых душ, но его души не найдем никак! Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем, И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!» Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек: «Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог. Здесь Адская Пасть, и ниже не пасть, но если б таких я впускал, Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал; Мол, стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот! Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежели гость — идиот?» И Дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл, И вспомнил о Милосердье Святом, хоть фирмы честь не забыл. «И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь, Коль сам душекрадцем ты выдумал стать», — и сказал Томлинсон: «А кто ж?» Враг Человеческий сплюнул слегка — забот в его сердце несть: «У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать, в тебе есть! И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один, Но свой закон Гордыне вменен, и я ей не господин. Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью, сидят! Тебя же вдвоем замучат живьем Блудница сия и Прелат. Не дух ты, не гном ты, не книга, не зверь, — держал он далее речь, — Ты вновь обрети человечье лицо, греховное тело сиречь. Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след. Ступай, хоть какой заработай грешок! Ты — человек или нет! Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут. Ты — скверне открыт, пока не зарыт. Чего же ты мешкаешь тут?
