Господи, как хотелось сесть рядом, аккуратно отвести его волосы назад, коснуться губами лба и замереть на несколько секунд. Самых сладких секунд за всю жизнь. Нельзя. Пока нельзя. Я позволяла себе ненароком прижаться к плечу, погладить по руке, улыбнуться ласково и тоскливо. Я готовила на чужой кухне, иногда забываясь и ощущая ее своей, – тогда я машинально открывала дверцы шкафчиков и доставала корицу или белый перец, наклонялась за маленькой сковородкой в нижнем ящике, которой до этого не видела в глаза. Я полюбила кабачки, которые раньше ненавидела. Я не могла смотреть телевизор – начинала болеть голова, но я разворачивала кресло боком и оставалась в комнате с вязанием. Я балансировала на грани своей реальности и пришлых снов и от этого все сильнее ощущала хрупкость существования.

И снова мелькают слайды…

Телефонные разговоры, которых я не должна была слышать, но слышала:

«Я вижу Таню, Никит. Понимаешь? Не Лину, а Таню, и ничего не могу с собой поделать. Ты уверен, что…» «Она теперь другая. Такая… нежная со мной». «Да, я приду. Во сколько твой психолог меня ждет?»

Тайны Лины. Они вспыхивают шаровыми молниями и приносят с собой волны сухого обжигающего жара.

В третьем классе она украла у Маринки кошелек. Не из-за денег, ей нравился сам кошелек – пурпурный мешочек, расшитый бисером и лиловыми стразами. Лина спрятала его в коробку с игрушками, а затем ей стало стыдно. Маринку она обходила десятой дорогой и все мечтала незаметно подбросить кошелек обратно. А потом Марина перевелась в другую школу, и пурпурный мешочек пылился среди игрушек с полным табу на пользование.

В день своего семнадцатилетия она напилась до бесчувствия. На задворках сознания мелькает некий Лешка. Она не помнит, было у нее что-то с ним или нет. Кажется, все-таки нет.

Первое серьезное увлечение – Мишка Самойлов. Но через пару месяцев она застает его со своей подругой. Ей плохо. И очень долго. Плохо физически – она ничего не может жрать, дико болит позвоночник. Пропускает сессию. Потом все налаживается. Но следующее увлечение остается лишь увлечением, Лина больше никого не подпускает близко. Кроме Кеши…

Аркаша. Легкий укол в сердце, интерес, разговоры… Сильные руки, доброта во взгляде, ненавязчивое остроумие. И… феерический секс.

Иногда меня тошнит от Василининых тайн.

Жесты. Слова.

Иду по коридору, в дверях появляется Аркадий. Я прохожу мимо, поднимаю руку и чуть прихватываю его за пуговицу рубашки, отпускаю. Иду дальше, а он так и стоит на пороге, замерев.

Разливаю чай, задумавшись, брызгаю на запястье, приплясываю на месте и часто-часто дую на него. «Ах ты, дрючка-косоручка!» У Аркадия срывается нож с буханки и задевает палец.

Вяжу, встряхиваю головой, чтобы убрать волосы с лица… У меня короткая стрижка. После операции – тем более.

«Вот такие пироги», – я смеюсь и складываю ладони тюльпанчиком. Аркадий выбегает на улицу, «подышать свежим воздухом».

Разговоры.

– Да, сегодня денек тот еще. Маенко никак материал не сдаст. И у главного три часа в кабинете просидел без толку.

– Как там его пес поживает? Не спаниель, а дворняжка, что они подобрали. Почему ты так на меня смотришь? Ну, мы еще в гости к ним приезжали, а у него как раз собака…

Я контролировала Лину. Хотела верить, что контролирую. Я начала ее бояться. Лина жила во мне. Была она – мной или я – ею?

За окном падал снег. Прощальный подарок февраля. В гостиной мерцал экран телевизора, свет я приглушила, чтобы не резал глаза. Вязала. Аркадий перебирал распечатки материалов с очередной конференции. Тихое завершение спокойного дня.

– Чаю хочешь? – спросила я, откладывая спицы и потягиваясь.

– А ты хочешь? Я сделаю для тебя.

– Не надо, я сама. Тебе с бергамотом?

– С лимоном, – и добавил после паузы: – Спасибо.

– Не за что, cielito.

Я на мгновение задержалась, вслушиваясь в новое слово. Нет, оно не новое, оно… Аркадий встал.

– В кабинете посижу, – бросил он куда-то в пространство.

Знакомая волна горячего бриза обволокла с головы до ног, туманя сознание. С трудом соображая, что происходит, я побрела на кухню, щелкнула кнопкой чайника. Заварка, лимон… где этот лимон?.. Ага… чашки, ложки, тростниковый сахар…

Кабинет освещался одним бра на дальней стене. Я хотела включить побольше света, но Аркадий попросил оставить, как есть. Чашка с сахарницей перекочевали с подноса на подставку возле рабочего стола.

– Еще что-нибудь принести? Конфеток?

– Ничего не нужно, спасибо.

Я направилась с подносом к двери, через несколько шагов обернулась. Он сидел, крепко обхватив фарфоровую чашку и всматриваясь в лимонную дольку, будто в ее желтой корке скрывались тайны Вселенной.

Я улыбнулась.

– Кешка, ты такой смешной.

Он повернулся, чашка в его ладонях, казалось, сейчас лопнет. Я посмотрела ему в глаза и вдруг захлебнулась слезами.

– Mi cielo [28]… – прошептала я, падая на колени. – Mi cielo… Кешка…

Фарфор впечатался в стену, разлетаясь на тысячи осколков, чай плеснулся на темный ковролин. Аркаша кинулся ко мне, и поднос тоже загремел на пол, вырванный из рук.

– Линка…

Он обнимал меня, как последний раз, сжимая до потери дыхания.

– Линка!

Его губы в порыве безумия целовали мой лоб, нос, щеки, ресницы, подбородок и находили мои, дрожащие и изнемогающие. Cielito!.. А руки уже искали пуговицы рубашки и, не в силах ждать, рвали податливую ткань.

В эту ночь мы были вдвоем. Я и он. Я только не знаю, где была Таня…

С той ночи он начал называть меня по имени.

С той ночи я перестала понимать, кто я есть.

Я смотрела на все двойной парой глаз. Делала все двойной парой рук. Я считала себя Таней, я уверяла себя, что я – Василина. Никита с психиатром, похоже, были в восторге.

С той ночи я начала часто плакать.

Он любил меня. Жаль, не ясно, кого-меня?

Отзываться на имя оказалось приятно. Ли-на… В устах любимого имя всегда звучит слаще. И вечера теперь тоже стали приятными. Мы много разговаривали, много вспоминали… «Деевы? Друзья твоего

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату