Возбуждение Клыка передалось Леону. Но то, что он произошло потом, изумило его самого. Понятно, что крестьяне не могли противостоять профессионалу, хотя и превосходили числом. Но чтобы с такой легкостью...
Первого прикончил, перерубив одним махом, ключицу и грудину. Легко уклонившись от неумелого выпада второго, молниеносным движением вспорол ему брюхо. Пока чернобородый недоуменно таращился на демона в человеческом обличье, разворачиваясь, как бы, невзначай, самым кончиком Клыка вскрыл ему трахею и вены, оставив беспомощно хрипеть и брызгать кровью. Убил визжащего от страха и пытавшегося сбежать, борова ударом в спину под левую лопатку. Барель не успел даже толком размяться, как все было кончено. Он даже ощутил легкое разочарование.
Зато Драконий Клык ждавший этой минуты, долгие, бесконечные столетия, наконец, напившись человеческой крови, торжествовал. Его лезвие не было нужды вытирать -- ни кровинки! И куда только подевалась? Оно сияло, искрилось, переливалось всеми цветами радуги, словно смеялось, хотя лучи Оризиса сквозь густую крону деревьев сюда не проникали. А может, просто не желали смотреть на последствия ужасного побоища.
А вот Трехглавый торжествовал, загрузив в колесницу две грешные душонки с нетерпением поджидал остальных. Один из злоумышленников еще скреб пальцами землю, пытаясь вернуть на место раскиданные кишки, подвывая и то что-то шепча.
Прислушавшись, Леон понял, -- вспомнил тварь про Создателя.
Чернобородый все еще держался на ногах, но о легкой наживе позабыл. Обронив дубину и кинжал, зажав шею обеими ладонями, с безумно выкатившимися из орбит глазами, пытался удержать уходящую жизнь... Вот только, несмотря на все старания у него ничего не получалось. Кровь сочилась между пальцами, обильно намочив бороду, грязную рубаху и штаны, уже лилась на землю. Он сделал еще пару неверных шажков, и, тоже отправился в когти Трехглавого.
Сзади раздался икающий звук, Леон оглянулся. Стоя на коленях, прижав руки к животу, Филипп, блевал с закрытыми глазами.
Барель, разорвав магию Клыка, по-деловому, оборвал молитву головореза, ткнув острием в сердце. К чему терять время? Все равно она к Создателю не дойдет, да и негоже задерживать Трехглавого. Дел у него и в других местах невпроворот.
Оттащив трупы в сторону, за кустом нашел трех привязанных коней. Они были намного лучше, чем приобретенные за сумасшедшую цену.
Немного пришедший в себя, бледный, как смерть, Филипп, подойдя к Леону, дрожащим голосом пролепетал:
-- Барель,.. Барель... Ты их всех,.. всех убил...
Было в его голосе нечто особенное: благодарность? Уважение? Восхищение? Ужас? Да, наверное, прежде всего страх. Страх перед этим высоким худощавым мужчиной, жилистым и гибким, как кошка, безжалостным, как вкусивший крови, ворк. С удлиненными, скорее грязно-серыми, чем черными, немного вьющимися волосами, высоким лбом и серыми холодными глазами, под чуть выступающими надбровными дугами, с упрямо сжатыми губами, с эльфийским мечом в руке. Страх, поселившийся в его душе на всю жизнь, не покинувший и тогда, когда он сам научился отбирать жизни у тех, кому их не даровал?..
-- Если бы не я, то они бы - нас,.. -- небрежно отмахнулся Леон.
Чтобы собрать неожиданно увеличившееся хозяйство, понадобилось немало времени.
Наконец, странная процессия вновь неспешно двинулась в путь. На лесной дороге было пустынно. Но стоило ей вырваться из зеленого плена, как взору открылся достаточно людный тракт.
Оглядевшись по сторонам, Барель понял, где находится. За долгие годы службы у маркграфа Лотширского он здесь не раз бывал.
Вдали виднелись горы, а между ними, небольшой проход. На самом деле разрыв между лотширскими и фракийскими хребтами не меньше трех лит. Ну а тракт, пересекавший империю с запада на восток, разграничивал до хребта Торицию, Лотширию и Кристиду, пересекал Дактонию и Фракию.
Совсем недалеко, в излучине реки на земле Дактониии есть удобное место для ночлега. Там останавливаются купцы и прочий люд. Если повезет, то удастся пристать к какому-нибудь каравану.
В том месте, где имперский тракт раздваивался, стоял придорожный столб. Одна дорога вела на юг, во Фракию, другая - на северо-восток, через неглубокую, но быструю реку, в Дак. Отсюда горный хребет просматривался лишь в ясные дни, которые бывали не так часто.
А вот зеленая кромка леса и голубая лента реки видны были прекрасно. Они-то и ограничивали большое поле, облюбованное под стоянку. Звалась она достаточно поэтично: 'Обитель скитальца'. У самой дороги стояло с десяток грязных, кое-как сшитых из плохо выделанной кожи, шатров. Возле каждого из них было вбито по паре металлических штырей, наверное, чтобы привязывать скотину, а также выложенные из огнеупорного камня круглые очаги.
Содержал 'Обитель' чернобородый, низкорослый та-милец, настоящего имени, которого никто не знал. А все звали его просто - Фахти-Махти.
За десяток-другой коренов в шатре, на грубо сколоченных деревянных нарах можно было скоротать ночь. За дополнительную плату полагались дрова для костра, вонючие одеяла из овечьих шкур, вода, сено и овес.
При желании у Фахти можно было купить, а при необходимости ему же и продать, лошадей, вино, провиант и прочий скарб.
К моменту прибытия Леона с командой, здесь было занято всего два шатра. Их обитатели, гулявшие еще со вчерашнего вечера, не видели дальше своих носов, которые время от времени исчезали в полупустых кружках.
С Фахти-Махти Барель договорился быстро - обменяв двух недавно приобретенных кляч на место в лучшем, как ему показалось, шатре, дрова, воду и корм для лошадей. Затем нагрел в огромном медном чане воду и чем, несказанно удивив Махти, вымылся сам и выкупал ребятишек. Накормив, уложил их на покрытые шкурами, нары.
Власт и Филипп уснули мгновенно, словно на привычных мягких дворцовых перинах. Филипп во сне время от времени жалобно постанывал, шевеля обожженными пальцами.
До заката оставалось еще час или два. Барель хотел прогуляться к реке, но передумал, побоялся оставлять мальчиков одних.
Присел на полено у входа в шатер и задумался:
'Куда дальше идти? В Дактонию или Фракию? На север или на юг, к морю? Ни Даниель Дак, ни фракийский герцог Станикос на коронацию Ригвина в Крид не явились и хотя официально оставались в составе империи, фактически находились вне закона.
Поговаривают, что лишь Лориди удерживает императора от войны. Пытается уладить дело миром. Но Ригвин и слышать не желает о переговорах с мятежниками. Да еще святые отцы... Спят и видят, как бы побыстрей присосаться к богатым, не пострадавшим от войны, землям. Поди, угадай, где лучше укрыться...'
Внимание Леона привлекло появившееся на тракте облачко пыли. Оно быстро разрасталось. И было издалека похоже на дым, от разожженного вдали костра, уносимым ветром в сторону гор.
Прошло немало времени, прежде чем появился караван еще более удивительный, чем его. Пять невиданных им ранее шестиколесных фургонов с впряженными в них тяжеловесными муфами. На редкость выносливыми и сильными тягловыми лошадьми, каждая из которых стоила больших денег. Сопровождали его около двух десятков всадников в кожаных латах и кольчугах, с длинными мечами и арбалетами, висевшими за спиной.
Барель с интересом наблюдал, как они, подъехав к 'Обители', выстроили фургоны в одну линию, выставили охрану и, расположились в шатрах, разожгли очаги, стали греть воду и жарить появившихся, словно по волшебству, баранов.
Их предводитель никак не походил на купца, а всадники на нанятую по случаю охрану. Купеческая одежда выглядела на нем совершенно неестественно. Чуть выше среднего роста, худощавый, с бритым лицом и жесткими чертами лица, с непривычно короткими, на удивление светлыми волосами, он отдавал команды в полголоса, почти шепотом. Но выполнялись они мгновенно. Вскоре, главарь скрылся в одном из шатров.
