волосики, шептал он. - Вновь засветит Оризис, и мы поедем дальше...
Тут он умолк, неожиданно поймав себя на мысли: 'Куда? Куда он может ее отвезти? Где спрятать? Неужели вновь к горбуну Корнелиусу? Другого безопасного места просто нет'.
-- Куда мы поедем? У тебя есть дом, жена, дети? Тогда я стану им сестричкой, - словно прочитав его мысли, спросила девочка.
-- Пока нет. Но обязательно будет... Я отвезу тебя туда, где живут два маленьких принца.
-- Мальчишки! Они меня станут дразнить.
-- Ну что ты! Звездочка! Они будут от тебя без ума, моя принцесса...
-- А сколько им лет? Как зовут?
В этот миг шум и грохот сменились пронзительным, выворачивающим наизнанку душу, сводящим с ума, звоном. Оливия испуганно вскрикнула, зажала ладошками уши. Тоже сделала и ее нянька. Барель выскочил из кареты. Кони, мотая головами, ржали, сбрасывали затыкавших уши седоков.
Звон нарастал, заглушая шум ливня, прочие звуки, перейдя порог слышимости, оставив лишь звенящую тишину.
Из серой стены низвергающейся с небес воды, явился небольшой, со спелое торинское яблоко, но неимоверно яркий слепящий шар. Невесомый, словно мыльный пузырь, он парил в воздухе, понемногу опускаясь вниз, приближался к карете.
'Шаровая молния, -- догадался Леон. -- Крайне редкий, необычайно красивый, но смертельно опасный, гость. Пострашнее горшков Корнелиуса'.
От недоброго предчувствия сжалось сердце. Из растерянности вывел ziriz. На сей раз, он пульсировал не предупреждающе, а как-то жалобно, просяще. В унисон с ним разволновался и Ratriz. Не понимая толком, что делает, Барель шагнул навстречу сгустку божественного огня. Выхватив из ножен меч, протянул правую руку вперед и вверх, а левой плотно прижал ziriz к мерцающему лезвию. Вначале ничего не произошло. Но затем незванный гость, словно услышал зов, не подчиниться которому не мог, влекомый непреодолимой силой поплыл навстречу Ratriz, коснулся острия. По лезвию побежали слепяще-белые волны. Ziriz ловил их, как умирающий от жажды путник в пустыне драгоценные капли влаги. Леон же словно врос в землю, превратился в статую. В эти мгновенья он сам мерцал. В черных волосах вспыхивали искры, в серых глазах пылал огонь, а вокруг головы возник сияющий нимб. Он был нигде и везде, ничто и все -- грозовыми облаками, несущимися на юг к Мильскому морю, штормовым ветром, заставлявшим склонить гордые головы столетние дубы, укрывшимся в дупле и беспокойно теребившим лапками мохнатые усики мотыльком. Маленькой испуганной девочкой, смотревшей широкими глазами через открытую дверцу кареты и шептавшей непослушными, дрожащими губами: 'Леон.., Леон.., Леон...'. Могучим, простоявшим тысячелетия, каменным монолитом и плывущим в кипящем от множества капель ручье хрупким, лишь утром распустившемся желтым цветком. Магическим пламенем эльфийской чаши, зажженной отдавшими свои жизни жрецами... Он увидел прошлое и проник в будущее, вспыхнул от восторга и содрогнулся от ужаса.
Неимоверная тяжесть легла на плечи. Не в силах ее удержать Странник вначале опустился на колени, а затем упал лицом ниц.
* * *
Delfine затаив дыхание, крепко сжала руку. В пламени, на ослепительно ярких шарообразных сгустках сидели две огромные саламандры. Они сами состояли из огня, были его частью и первоосновой. 'Живущие в пламени' внимательно смотрели на собравшихся у подножья Чаши представителей древней расы, слово хотели понять, зачем их призвали. Изогнув гибкие спины, лениво потянулись, повернули остроконечные мордочки друг к другу. Затем одна, стремительно ударив хвостом, подняла до самого свода сноп ярко- красных и белых до голубизны искр. Покинув фаэрболы, саламандры переплелись, растворились в пламени, чтобы возникнуть вновь, многократно выросшими. Теперь в Чаше остались лишь их мерцающие тела. Фаэрболы медленно набирая плотность стали подниматься вверх. Пульсируя, переливались всевозможными оттенками пламени, зачаровали, заставили напрочь позабыть обо всем остальном.
Лишь губы невольно шептали бессмертные строки великого эльфийского поэта:
Волшебный танец саламандры
Мечтал я в пламени увидеть,
Познав законы мирозданья,
Хотя б на шаг вперед предвидеть.
Понять, в чем скрыта суть явлений,
Тех, что судьбой нашей зовутся,
Увидеть нити Ариадны,
Которые в клубок плетутся.
Пройти огонь, пройти и воду,
Услышать медных труб звучанье,
И прикоснуться вновь к любимой
Хотя б еще раз, на прощанье.
Увидеть взор ее волшебный,
В котором может вспыхнуть пламя,
Познать восторг прикосновенья
И поцелуй сорвать на память...
Но зря фанфары не играют,
А пламя часто обжигает.
Подобно грезам на рассвете
Мечты меж пальцев утекают.
Печаль оставят на ладонях
С тоской несбывшихся желаний.
Любви руины под ногами,
Как горький плод воспоминаний.
И только время все оценит,
Смешает радости с печалью
И бремя мудрости подарит,
Но слишком поздно, на прощанье...
* * *
-- Леон, миленький! Не умирай! Ты же обещал,.. обещал, что меня не оставишь! - рыдала Оливия, обхватив руками и прижавшись к колючей щеке, лежавшего на каменном полу, Странника.
Больше никто не посмел приблизиться к его мерцающему телу. Солдаты молча стояли плотным кольцом шагах в десяти. Лишь шум стихающего ливня да тонкий детский голосок нарушали тишину. По телу Леона пробежала судорога, оно перестало светиться. Раздался первый, похожий на протяжный стон, вздох. На левом запястье, в такт ударам сердца, вновь запульсировал ziriz.
Барель открыл глаза. Прижал к себе то плачущую, то смеющуюся Оливию. Сел. Посмотрел вокруг недоумевающим взглядом. И, наконец, подхватив на руки девочку, пошатываясь, поднялся на ноги. Присутствующие благоговейно опустились на колени. Память вернулась. Теперь Леон помнил все, даже то, что желал бы забыть -- приоткрытую Книгу Судеб.
Лошади шли тяжело. Копыта проваливались в намокшую листву, вязли в грунте. Обратно до тракта ехали вдвое дольше.
