И вот они в святилище, столь любимом Фергюстом, волей Лавры поднятом из руин. Привычный сумрак нынешней ночью отступил. Поэтому нужды в слабо мерцающих масляных светильниках не было. Свет лун, падающий на алтарь сквозь хрустальний фонарь потолка с двух сторон, слился воедино на изображении Перуна и замершей у его ног, отлитой из червонного золота, саламандры. Диадема на голове бога светилась, драгоценные камни сияли, притягивали взор. Особо выделялся огромный изумруд. Он даже изменил свой цвет - стал светло-зеленым, бездонно глубоким, с золотистыми и красными искорками внутри.
Глаза Перуна, как никогда прежде, казались живыми, и неодобрительно взирали на поздних и незваных визитеров. Казалось насмешливо рассматривая, испуганно замерших у входа, девушку в голубых шелках, и юношу, в темно-зеленом с серебряными пуговицами камзоле.
Первой пришла в себя Софья, упрямо тряхнув каштановыми кудрями, подошла к алтарю. Повернувшись к Леону нетерпеливо, призывно махнув рукой, она решительно завладела свертком. Раскрыв книгу на заложенной странице, стала пристально вглядываться в рисунок. Затем, поставила Чаши напротив равнодушно наблюдавшей за ней саламандры. Вновь посмотрела на гравюру, немного их повернула. Вставила свечу в Драконий подсвечник, зажгла от светильника, разместила в указанном месте. В одну из Чаш положила оставленный Лаврой амулет с зеленым камнем и замерла в ожидании. Заинтригованный происходящим, Леон стоял чуть поодаль, у стены, и неотрывно смотрел на свою богиню.
Ждали минуту, другую... Ничего не происходило... Так бы ничем 'колдовство' Софьи и завершилось, если бы она, желая еще чуть-чуть поправить Чашу, не уронила в нее каплю крови из уколотого черной розой пальца и не испачкала Драконий подсвечник. Кровь в Чаше внезапно вскипела, превратилась в маленькое белое облачко. Рубиновый глаз Дракона Забвения удивленно мигнул, наблюдая, как оно стало неспешно подниматься вверх. Открылась зубастая пасть, показался раздвоенный язык, ловко слизнувший остатки крови с ожившей, сверкнувшей обсидиановыми чешуйками, шеи. Пламя свечи многократно выросло, взметнулось к своду, разорвало привычный мир. Реальность дала трещину, сместилась, соприкоснулась и слилась с иным измерением. Алтарь, ступени, испуганно застывшую Софью окутала полупрозрачная дымка. Леон бросился к ней, но натолкнувшись на невидимую преграду, отлетел назад, упал на пол, сильно ударившись головой. Свет померк в его очах.
Мир вокруг Софьи разительно менялся. Дракончик, обретя истинную плоть, оставив подсвечник перелетел на верхнюю ступеньку, поближе к Саламандре. Та, недовольно отмахнувшись хвостом, пристально уставилась на находящуюся в полуобморочном состоянии девушку. Дракончик, недовольно щелкнув зубами, перелетел на щит. И без того поражающая иллюзорностью изображения мозаика алтаря, преображалась. Повеяло свежестью, теплый ветерок, несущий запах роз, нежно прикоснулся к каштановым кудрям, осушил проступившие на лице росинки пота. На ступеньки пала двойная тень Перуна, отброшенная сияющими за его спиной полными Таей и Геей. От алой розы, которую бог держал в руке, оторвался лепесток и, кружась, опустился к ногам Софьи. В зеркале щита отразилась саламандра. Золото ее чешуи стало наливаться огнем, словно впитывая его из гаснувшей свечи, но глаза по-прежнему оставались черными, отражали бесконечный мрак бездны. Они завораживали, манили, противиться их зову было невозможно... И Софья кинулась, словно в омут, как одурманенный шшель в гибельные объятия любимицы Трехглавого, черной бархатной розы. За темнотой ее ждало пламя. Невыносимо жаркое, но в то же время, восхитительно ласковое и родное. Вмиг сгорели шелка, расплавилась золотая заколка. Обретя свободу, кудри рассыпались по плечам, закрывая грудь, и тоже превратились в огонь. Теперь она было его частью. Сознание взметнулось фейерверком искр, сверкнуло дугой молнии, поджигая тысячелетний дуб, плясало дикий танец, пожирая деревянные стены крепости, нещадно жгло младенца в колыбели, грело холодной осенней ночью путников у костра, освещало путь в ночи.
Сущность свернулась в огненный шар, несшийся сквозь низвергающиеся с небес потоки воды. Огромная пещера. Много вооруженных, одетых в железо, людей и карета. Рыцарь, протянувший навстречу меч. Да как он смеет становиться на пути Первозданного Огня! Стихии, породившей и удерживающей в равновесии мир, отделяющей реальное от потустороннего! Ничтожный смертный! Что он о себе возомнил?! Пройдя через острие, ударила в грудь, остановила трепетное сердце, призвала Трехглавого, отворила путь в Мир теней.
-- Не тебе судить! Его час еще не пробил! Знай свое место, Саламандра! - грохочет грозный голос.
Боль пронзает и разрывает...
Создатель в гневе. По незнанию, она коснулась запретной зоны, нити судьбы, сплетенной по его воле Ариадной. Затронула не зависящие от нее причинно-следственные связи. Едва не изменила будущее.
Теперь пламя уже не ласкает - сжигает. Но появившаяся тетушка Нико, ударив огненным хвостом, успевает вытолкнуть в иную реальность. В ушах еще долго звучит ее голос:
-- Глупышка, как же ты неосторожна!.. Детям нельзя играть с огнем!
* * *
Леон, покачиваясь, сел. Перед глазами еще предательски колыхались стены часовни. Пришлось опереться одной рукой о пол, другой нащупал на затылке огромною шишку. Голова звенела словно медный котел, тошнило.
'Софья! Что с ней! Как же я мог!' Неуверенно поднявшись на ноги, осмотрелся. Возле ступеней, ведущих к алтарю, белело девичье тело.
'Она мертва!' - ужаснулся юноша.
Волосы на голове зашевелились, сердце оборвалось. Превозмогая волнами накатывающуюся дурноту, на ватных ногах подошел к Софье. Она лежала на боку, подтяну колени к груди. Из полуоткрытых глаз сбегали бриллианты-слезинки, алые губы, подрагивая, что-то тихонько шептали.
'Хвала богам! Жива и, кажется, невредима! Но почему нагая? Где одежда?' -- изумился юноша.
Страх уступил место смущению, а на смену ему пришел жгучий стыд. Леон обвел глазами помещение, ища, чем бы прикрыть Софью, но безуспешно. Платья нигде не было видно. Как ни старался юноша, но не смотреть на девушку не мог, словно чувствуя -- подобное не повторится.
Наконец, он разобрал слова, слетавшие с ее губ: 'Тетушка, тетушка... прости меня, я не хотела'.
Леон наклонился к ней ближе и увидел, как по нежной девственно упругой груди пробежала золотистая саламандра, и застыла на плече. Юноша крепко зажмурил глаза, надеясь, что она исчезнет. Но не тут-то было, 'танцующая в пламени' осталась на месте. Зато пришла в себя госпожа, недоуменно взглянув на пажа и обнаружив свою наготу, гневно крикнула:
-- Да как ты смеешь! Смерд! Велю засечь!
-- Ваша светлость! - отшатнувшись, словно от удара, отводя глаза в сторону, срывающимся голосом прошептал Леон. - Я не знаю,.. не знаю, где Ваше платье. Когда Ваша милость колдовали, я стоял у стены,.. думал Вы мертвы...
Видимо память к девушке понемногу возвращалась. Забыв о наготе, она присела на ступеньку, задумалась. В поисках заколки провела рукой по волосам. Приняв решение, посмотрела в сторону отвернувшегося Леона.
Теперь ее голос звучал уже мягче.
-- Я не сержусь на тебя. Ты ни в чем не виноват. Наоборот, заслуживаешь, награды и не будешь забыт. Не бойся! Снимай одежду. Оставь только нательную рубаху. Забирай Чаши, подсвечник, книгу. Пора обратно.
Склонившись к Чаше, достала оттуда подарок матери. На миг остановила взгляд на подсвечнике, из которого исчез Дракон Забвения, и почти не удивилась, найдя его на зеркальном щите Перуна. Так же, как и тому, что на алой розе в руке бога не хватало одного лепестка.
Юноша не мог видеть этих перемен поскольку, отдав госпоже свое платье, мастерил из рубахи набедренную повязку.
Возвратились во дворец без приключений. Вошли через неохраняемую часть, где жили слуги.
Перед тем, как скрыться в комнате Жане, Софья испытующе-пристально посмотрела Леону в глаза, словно решала как поступить.
-- Я не стану говорить о том, что нужно забыть сегодняшнюю ночь. Ты просто обязан молчать. Для своего же блага! Любое неосторожно оброненное слово означает для тебя мучительную смерть. А за
