поманил его к себе пальцем.
Тренер даже побледнел от гнева.
— Ты что же это, Линев? — тихо спросил он. — Что же ты меня обманываешь? Думаешь, я тебя просто так каждый день спрашиваю о самочувствии? Ты хочешь и себя и хорошее дело угробить?
— Какое дело? — растерянно спросил Митька.
— А такое — проверяется новый метод тренировки. Ты его проверяешь. Ты вроде испытателя, а врешь. Представляешь, если бы летчик-испытатель врать начал? Сколько бы потом пилотов угробилось на его самолете?
— Да я ничего… Я ведь не знал.
— «Ничего»! Ты погляди на себя — губы серые! Ешь плохо?
— Плохо, — сознался Митька.
— Плавать расхотелось? В сон клонит? — продолжал расспрашивать тренер.
Митька пожал плечами и отвернулся.
«Выгонят», — обреченно и как-то равнодушно подумал он.
— Все ясно! Две недели к бассейну близко не подходить! — Анатолий Иванович нахмурился, помолчал. — Может быть, придется тебя с соревнований снять, — задумчиво сказал он и добавил: — А жаль.
— Как же так, — вяло запротестовал Митька, — столько тренировался… Что же теперь делать?
— Сам виноват. Сказал бы раньше, другой бы режим тренировок получил, все было б в порядке. А теперь гуляй. Что делать? Да мало ли что — на лыжах катайся, на каток ходи. Только в бассейн — ни-ни. А потом поглядим.
Голос у Анатолия Ивановича был уже помягче, но… все равно это было очень плохо. Митька долго- долго одевался. Непривычно было сидеть одному в пустой раздевалке. «Предательница, — думал он, — вот свяжись с девчонкой. Все они предательницы».
Митьке хотелось разозлиться на Таню, он распалял себя всякими словами, но… почему-то разозлиться по-настоящему никак не удавалось.
Он вышел из бассейна, побрел домой.
«Все равно разговаривать не буду, — подумал он и тут же засомневался, — а может, не стоит? Может, она правильно сделала?»
Он постоял немного, потом махнул рукой.
— А, ладно! Поглядим! Ну их всех. Я спать хочу.
VII. Будет тебе плохая жизнь
А на следующий день было вот что.
Митька хмурый и угрюмый вошел в класс. Ни на кого не глядя, прошел к своей парте, швырнул с грохотом портфель и сел.
Он сидел, ссутулившись, уставясь в пол, и молчал.
Перед самым звонком дверь распахнулась и вбежала Таня.
Она раскраснелась с мороза, глаза ее блестели, и была она вся такая красивая, в пушистых ресницах, такая веселая, что у Митьки сердце защемило.
Прямо от двери Таня стремительно подошла к нему, дотронулась легонько, концами пальцев до его плеча и спросила:
— Ну, как дела, Митя? Как ты себя сегодня чувствуешь?
— Как молодой бог, — буркнул Митька и отвернулся.
— Что случилось? У тебя какая-нибудь беда? — Таня перестала улыбаться.
— Это не со мной случилось, — Митька медленно поднял голову.
— А с кем?
— С тобой!
— Со мной?! — Таня так удивилась, что отошла на шаг. — Митька, ну как ты меня напугал! Я подумала, и вправду что-то произошло! А со мной ничего! Честное-пречестное, ничего, ты не беспокойся!
— Нет, случилось! — Митька непримиримо вскинул подбородок.
Таня внимательно поглядела ему в глаза.
— Ты не шутишь… Нет, — сказала она. — Что-нибудь серьезное? Я натворила что-нибудь?
— Да, — сказал Митька. — Да! Подлость и предательство.
— Я?! — Танины глаза стали такие огромные, такие темные сделались ее глаза, что Митьке захотелось закричать какие-нибудь другие, не такие безвозвратные слова, сказать, что он ошибся, что хотел не то сказать…
Но не успел.
Таня повернулась и, чуть не сбив с ног учителя арифметики, бросилась вон из класса.
Митька рванулся было за ней, но учителю удалось ухватить его на бегу за шиворот и остановить.
— Вы это что, уважаемые, с ума посходили? — отдуваясь, проговорил пожилой толстый Селиван Аркадьевич и встряхнул Митьку. — Одна коза чуть не забодала — бежит, понимаете, с сумасшедшими глазами, второй тоже несется, понимаете ли, башкой своей свинцовой целится прямо человеку в серединку… Да вы что это?!.
Митька тяжело плюхнулся за парту, потом попытался опять вскочить, но под взглядом Селивана Аркадьевича снова уселся.
Учитель не спускал с него глаз.
Серега тоже искоса взглянул на Митьку и придвинул записку:
Митька на минуту ошеломленно застыл от обиды. Потом с громким треском, остервенело выдрал прямо из тетрадки по арифметике чистый лист и написал:
Серега прочитал.
Не глядя на Митьку, торжественно и медленно сложил записку, сунул в верхний карман курточки так, что она торчала, как уголок белого платка.
Лицо у него сделалось оскорбленное и многозначительное. А тут еще Надя Королева обернулась и тихо сказала: «Эх, ты!» И так она это сказала, что Митьке совсем уж худо сделалось.
Митька в пол-уха слушал арифметику и исподтишка наблюдал за Серегой.
Он уже ясно понимал, что слова его — и сказанные Тане, и написанные Сереге — были глупые и злые, и ему уж хотелось, чтобы все началось сначала. И этих дурацких, поспешных слов не было бы вовсе. Ох, как он хотел этого! И вот тогда-то Митька впервые так отчетливо и ясно понял, что слово, действительно, не воробей.
— Серега, — спросил он, — как ты думаешь, куда она побежала?
— Топиться, — угрюмо проворчал Серега и отвернулся.
— Ну да! — Митька решил прикинуться дурачком и сделал вид, что принял Серегины слова всерьез. — Где здесь утопиться? Ни Невы, ни одной самой завалящей речки.
Но Серегу ему провести не удалось. Тот насмешливо поглядел на Митьку, хмыкнул и сказал:
— В ванне. Или… или в бассейне.