— Что ж, ждать недолго,— Максиме испытующим взглядом уставился на племянника.— Завтра затемно, когда пропоют вторые петухи, мы выступаем в направлении Бечо-Шихра. Вот и поглядим, какой ты молодец. Л теперь успокойся, соберись и готовься к завтрашнему утру.
— Может быть, ты еще не слышал историю жеребенка, который вперед матери бежит? — не сдержался-таки Бесарион. Он хотел добавить: «Если с тобой что-нибудь случится, пеняй на себя, отца уже ни в чем не вини»,— но сдержался.
«Он сам не свой»...— глядя на непривычно взволнованное лицо Бесариона, подумал Михаил.
— Что ж, старика отца ты одолел, можешь радоваться...— заговорил погодя Бесарион.— Пойди же и попрощайся с дедом! Да скажи ему, что отец, мол, сам захотел, чтобы я туда шел, слышишь? Так скажи, не то, если он узнает о твоем самовольстве, огорчится не на шутку.
Только сейчас Михаил поднял голову. Противоречивые чувства владели им. Но внезапно замаячили, замерцали заманчиво далекие вершины — горы звали его, горы властно влекли... Отныне он свободен, как птица, вырвавшаяся из ловушки!.. Он поднял голову И увидел улыбающееся лицо дяди Максиме. Но сумрачный облик отца сразу испортил ему настроение.
«Неужели этот самый человек, мой отец, сказал мне: «Пойди и попрощайся с дедом»? Вот этот хмурый, печальный человек?» — недоумевал Михаил. Глаза Бесариона глубоко запали, он выглядел надломленным, даже будто уменьшился в росте. Кто увидел бы его в эти минуты, вряд ли поверил бы, что он и есть бесстрашный скалолаз, охотник, первейший певец и танцор.
— При воспоминании о той беседе мной овладевает какая-то неясная тоска и боль, и угрызения совести мучают. Мрачное, озабоченное лицо отца, каким я видел его в тот памятный день, всегда вставало передо мной в трудные минуты предупреждением и напоминанием. Долго я не мог понять, почему он был так озабочен и обеспокоен, он, всегда невозмутимый человек. И только потом, много времени спустя, в часы опаснейших испытаний я понял, осознал и постиг все. Отец сам был скалолазом, альпинистом, и он прекрасно знал, что в горах не бывает дорожек с перилами. Там каждый час, каждый миг идет борьба, напряженнейшая борьба от начала и до конца, непримиримая, суровая — кто кого. Как для тореадора — или победа, или гибель,— так и для альпиниста не существует иного: победа или гибель! К сожалению, лишь редкие счастливцы из подлинных альпинистов доживают до старости.
В Сванэти говорят так: «Ушба и Тэтнулд — это скала, земля. А человек, который смог бы победить скалу и землю, еще не рождался на белый свет».
Правильно говорят. Не поспоришь, не опровергнешь. Тот, кто знает горы,— не поспорит. Печальных примеров у сванов, увы, предостаточно: группа австрийских альпинистов, Райзер, Алеша Джапаридзе, Пимен Двали и Симон Джапаридзе, Ониани и Мухин, Габриэл Хергиани,— все они нашли упокоенье в скалах Кавкасиони...
А отец, вольно или невольно, словно бы подталкивал меня на этот путь. Он думал, вероятно, что вот если бы он, Бесарион, сторонился гор, то и сын пошел бы иной дорогой. Я знал, что мой отец думал так, и мучительно переживал это. И в дальнейшем, когда мои пути-дороги альпиниста так или иначе протоптались, в глубине души я все-таки чувствовал себя как бы виноватым перед отцом. И я знаю, что это чувство никогда во мне не исчезнет.
— Так-то, брат, первый экзамен будешь держать перед своим дядей,— Бесарион устремил на сына суровый взгляд.— Если не сможешь ходить, как требуется, он отправит тебя назад. А теперь ступай к Антону, он наставит тебя и благословит.
Старому охотнику было уже за девяносто, однако зрение у него было острое, как у юноши, и колени крепкие, и в руках силы достаточно. Он постоянно работал — либо на сенокосе, либо в лесу, либо дома. Всегда чисто, опрятно одетый, даже, можно сказать, с некоторым изяществом, всегда выбритый и всегда с неразлучной своей палкой. «Тэтнэ Антол» — так называли его односельчане, что значит Белый Антон. Называли так не только за то, что борода и усы у него были белы как снег, а за его ясный ум, за благородство и степенность. Был он светел и чист, как Тэтнулд, этот старик. Поседевший то ли в скитаниях по скалистым тропам Кавкасиони, то ли от горестей и радостей родственников и соседей, односельчан своих, он был удивительным человеком, Тэтнэ Антол. «У него нет врагов»,— говорили о нем. А представить такое, чтобы у горца не было врагов, трудно, тем более — в Сванэти времен молодости Антона, когда не прекращались межевые тяжбы, когда царил древнейший и строжайший закон кровной мести.
Всезнающим, всеведущим, сладкоречивым и прозорливым старцем был Антон.
Михаил очень уважал отца, но еще больше — деда. И потому в тот вечер, несмотря на наказ отца, он не смог солгать Белому старцу. Он сказал, как было,— завтра ранним утром Максиме забирает меня на север, отец не хотел этого, но я все же уговорил его...
Тэтнэ Антол с ног до головы оглядел стоявшего перед ним юношу. Выразительные, чуть прищуренные от постоянного блеска снегов и высматривания зверя, умные глаза испытующе глядели на Минаана. Любовь и тепло таились в суровом сердце деда, с малолетства привыкшего к борьбе со стихией, со скудостью земли. Михаил чувствовал, что дед в эти мгновения как бы ласкает его.
— В молодости и я был своевольным и непослушным. Во что бы то ни стало должен был провести свое. Ты скажешь — что ж, раз дедушка Антон, упрямый Человек, дожил до преклонных лет, значит, упрямство не такая уж и плохая черта,— заговорил старик неторопливо, негромко.— Однако знай, что охотник — кто одно, а горовосходитель — совсем другое. Если не повезет охотнику, он вернется домой с пустыми руками, только и всего. Как он охотился, как ходил — это знает он сам, да узнает еще, может, его семья. Коли он опростоволосится, промахнется, ответ держит перед самим собой и перед своей семьей, своими друзьями. А за тем, куда и как идет горовосходитель, следит весь народ, вся страна. Он не скроет от людей ни своей победы, ни поражения. О них, об альпинистах, и в газетах пишут, и по радио говорят. Так-то. Альпинист не принадлежит самому себе. Это тяжело, милый ты мой, очень трудно и очень тяжело...— Антон умолк на короткое время, словно закончив одну мысль, поставил точку, затем продолжил: — Правда, охотник карабкается по чертовым скалам, однако очень высоко он не забирается, да и ни к чему ему покорять высоты. Вероятно, потому горцы и наложили табу на поднебесные вершины, а не то, как ты думаешь, разве до Беткила и Муратби Киболани не поднялись бы наши предки на Ушбу и Тэтнулд? На Ушбу и Тэтнулд, где и сейчас богини охоты — дали обитают и рьяно охраняют свою паству — стада серн и туров... Золотоволосые дали!.. Ненасытные, кровожадные охотники, подобные Чорла, давно уже нарушили их покой,— с гневом проговорил Антон.— Вы должны помириться с дали. Людям и горным феям нечего делить и не из-за чего тягаться. Если вы того пожелаете и будете вести себя в горах хорошо, дали обязательно помирятся с вами. Некоторые думают, что дали враждебно относятся к человеку, но это неверно. Ведь их придумал сам человек, для своей же пользы, чтобы между ним и природой было согласие... Придумал и поселил их, властительниц и покровительниц зверей, на недоступных утесах, чтобы никто не смог посягнуть на их верховную власть. А сегодня люди попрали древнейшие законы охоты и ни с чем не хотят считаться, только бы удовлетворить свои желания. Всю землю заполонили эти кровожадные, ненасытные потомки Чорла. А уж в Львином ущелье их развелось больше, чем грибов. Прислушайся, повсюду слышны их выстрелы, Минаан. Так вот, скажи теперь, может ли старый дед Антон со спокойной душой уйти в страну, откуда никто не возвращается? Старый Антон, который много чего повидал на своем веку, много чего слышал, но того, что сейчас видят и слышат его старые глаза и уши, никогда не доводилось ему ни видеть, ни слышать.
Еще лет десять назад на покосы Легвмери спускались туры, а серны всякий день полеживали возле соленых камней. А теперь? Как обстоит дело теперь? Иной раз я хочу обвинить мои старые глаза в том, что нигде не вижу и следов зверей, но, увы, не так это, не так... Не спускаются горные туры на покосы Легв мери, и серны не утоляют жажду из источника Лехзири... А почему не спускаются туры? Разве ж не по вкусу им стали воды Лехзири или утратила Лехзири свежесть и чистоту? Нет, их прогнали, Минаан, поубивали и уничтожили!
А ведь в дедовских законах охоты сказано: «До месяца Гиоргоба[11] не убивай самку тура, не осироти детенышей турьих, ибо осиротить беспомощного и бессильного равносильно поруганию бога. Не убивай более одного животного, если хочешь сохранить своим внукам и правнукам, всему роду своему прекрасных обитателей гор и скал»... Так написано было в древних законах.
