вернуться в свою часть?
А.В. Вообще-то меня направили в Свердловске помощником начальника связи дивизии. Но когда я дежурил по штабу дивизии, связался с одним знакомым, который служил в Москве, в Главном управлении наших внутренних войск. А. нет, он в пограничных войсках был. Я связался с ним по ВЧ, разговариваю — и входит командир дивизии. Ты что ж, говорит. на фронт хочешь? И сразу отправил на фронт.
В.А. И где войну закончили?
А.Л. В Бресте. До Кракова дошли — и нас вернули. Бандформирования в Прибалтике организовывали соединения с украинскими националистами. И задача была охранять дорогу Москва — Минск — Брест, по которой шло очень много техники. Мы гут и закончили войну.
В.А. А у батальона была прямая связь с Москвой?
А.Л. ВЧ была. Я первый 22 июня принял приказ вскрыть пакет и начать формирование полка. В 5 часов утра.
В.А. То есть можно было связаться с Москвой, минуя штаб бригады?
А.Л. Конечно.
В.А. Алексей Алексеевич, но ведь НКВД такие жуткие преступления совершил против собственного народа. Почему вы думаете, что они поляков не могли ликвидировать?
А.Л. Я не слышал этого. Не слышал.
В.А. Но ведь могло быть так: конвой сопровождает до определенного пункта, а дальше передает госбезопасности.
А.Л. Именно так и было. Я, например, всех своих передавал другому конвою. Сдаю я их — их допрашивают, не нарушал ли я порядок, не оскорблял ли. И мне подписывали: претензий нет, проверял такой-то. Я этот документ предъявлял командиру.
В.А. Да, я видел такие документы. Но могли конвойные просто не знать, что с поляками стало?
А.Л. Я, например, не слышал, ради Бога, не слышал я этого.
В.А. Ведь это была строго секретная операция.
А.Л. Вот, выходит дело, настолько она строга, что не все о ней знали. А сейчас с прискорбием приходится слышать задним числом…
…Вот и генерал Серов и потом генерал Любый тоже из наркомата внутренних дел — не было такого, чтобы он нас заставлял или информировал об этом. Не информировал и не заставлял. Хотя иногда необходимо было просто пристрелить нарушающего.
В.А. То есть как?
А.Л. Ну если едет человек с огромным количеством золота, денег в чемодане, бежит на восток — и таких он не требовал расстреливать. А надо бы расстрелять. Это уж когда мы в Смоленске несколько дней были в заградотряде, и беженцы шли большими группами — вот среди них такие люди были. И то никто нас не принуждал расстреливать таких людей. А таких бы надо, кажется, расстреливать.
В.А. Мародеры?
А.Л. Мародеры самые настоящие. Мы их судили «тройками» и в конце-то концов расстреливали, но не самосудом же. Это не самосуд. Страшно уж очень, понимаете, когда беженцы… Их приходится встречать, у них вот такие глаза… Это нужно видеть, а передать, что это такое…
В.А. А почему вы их задерживали?
А.Л. Наша задача была не пропустить такой багаж и не допустить мародерства. У нас же все магазины, очень многие, были разграблены — ив Минске, и в Бресте. В Минске было много ювелирных магазинов. Вот была задача наша найти, разыскать этих людей, отобрать золото.
В.А. Как же вы их отличали среди беженцев?
А.Л. Проверяли имущество.
В.А. Но не всех же подряд проверяли?
А.Л. Нет, конечно. Там специалисты были. Заградотряды в основном из пограничников и госбезопасности состояли.
В.А. И когда эти заградотряды сняли?
А.Л. 17 июля. Нас 17 июля немец обстрелял из орудий. Сначала наш дом — там был музвзвод…
В.А. Улица Смирнова.
А.Л. Да, на улице Смирнова. На площади мы окопались. там и встретили немецких мотоциклистов…
Диалог этот особых комментариев не требует за исключением места, где речь идет о конвоях на запад. Изучая книгу приказов по 136-му батальону, я изумился числу конвоев, отправившихся в апреле-мае 1940 года по одному и тому же маршруту: Смоленск западные области Украины и Белоруссии. Сначала я решил, что это были пленные, предназначенные для обмена. А поскольку других лагерей на обслуживаемой батальоном территории не было, оставалось предположить, что это узники Козельска и Юхнова. Именно в таком виде эта информация — разумеется, не через меня — впоследствии попала в печать («Эхо планеты», 1989, № 24) и использовалась для дальнейших манипуляций. Однако слишком много достоверно установленных фактов противоречило такому толкованию. От Лукина я получил разъяснения относительно двух его конвоев: один, по его словам, имел конечным пунктом Кандалакшу («там уже были новые, как нам показалось, бараки»), другой — станцию Сухобезводную близ Кирова («туда уже много было свезено»). Но Кандалакша и Сухобезводная — не Белоруссия и не Украина. Противоречие казалось неразрешимым до тех пор, пока я не сообразил, что это были конвои не из Смоленска на запад, а с запада на восток, из Смоленска же ездки были порожними. Вскоре обнаружилось и подтверждение — обширная документация, касающаяся массовых депортаций польского населения.
ПОЛЬСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ АВТОНОМИЯ В СССР Историческая справка Факт существования на территории СССР польских автономных районов сегодня предан забвению. Между тем «польский эксперимент» заслуживает внимания хотя бы уже потому, что это была первая попытка решения проблемы национального меньшинства на демократических началах.
Начало польского эксперимента относится к 1922 году, когда Юлиан Мархлевский[87] и Феликс Кон[88] выступили на конгрессе Коминтерна с предложением создать польские автономные территориально-административные единицы в приграничном поясе. С этой целью, по данным польской разведки. с 1923 по конец 1925 года из городов Центральной России и Сибири на так называемые дальние восточные территории, прежде всего в Волынскую область, было переселено свыше 30 тысяч польских семей. Их разместили на землях бывших польских магнатов дальних восточных земель. Для советских поляков были созданы два относительно крупных автономных района: имени Ю. Мархлевского на Украине (40 тысяч жителей и 650 кв. км
