— Ты думаешь: Юліана Менгденъ? — отозвался Петръ Ивановичъ. — Н?тъ, если я и пріударяю за нею, то больше для фигуры, чтобы быть всегда au courant на счетъ всего, что творится въ ихъ лагер?. Вертится въ голов? y меня все этотъ марьяжъ принцессы! Какое положеніе займетъ наша цесаревна? Досел? ей, родной дочери Великаго Петра, были равные онёры съ принцессой. Отнын? же принцесса выдвигается на первый планъ, становится полноправною насл?дницей престола.
— Буде y нея не родится сынъ, напередъ уже предназначенный быть императоромъ,
— Да не все ли это одно?
— До совершеннол?тія опекать его будетъ она же, мамаша. Но при ея вяломъ темперамент? Биронъ живо приберетъ правленіе къ рукамъ и станетъ полновластнымъ падишахомъ.
— А твой добрый пріятель Липпманъ — его первымъ визиремъ! — съ усм?шкой досказалъ старшій братъ.
При имени придворнаго банкира Липпмана, бывшаго въ тоже время шпіономъ, наушникомъ и ближайшимъ сов?тчикомъ Бирона, — Петръ Ивановичъ сердито поморщился.
— Не называй мн? этого христопродавца! сказалъ онъ. — Деретъ такіе безбожные проценты…
— Охота жъ теб? съ нимъ связываться: интригантъ и каналья прекомплектная. Но ты, Петя, смотришь слишкомъ мрачно. Ты забываешь, что y насъ есть Волынскій…
— Да, докол? жива государыня, намъ, русскимъ, кое-какъ живется. Книгъ она, кром? божественныхъ, правда, не читаетъ, окружила себя бабьемъ да скоморохами; но Артемія Петровича она все же принимаетъ съ докладами. Природнаго здраваго смысла y нея много, да и любитъ она свой народъ. Но разъ ея не станетъ, — прощай матушка Россія! Настанетъ царствіе н?мецкое. Первымъ падетъ, увидишь, Волынскій; а тамъ и намъ съ тобой придется укладывать сундуки…
— Въ м?ста не столь отдаленныя.
— А можетъ, и въ весьма отдаленныя. Что-то будетъ, братъ, что-то будетъ?!
Со стороны входныхъ дверей донесся сочувственный вздохъ. Оба брата съ недоум?ніемъ оглянулись: въ дверяхъ стоялъ второй ихъ камердинеръ, знакомый уже читателямъ Гриша Самсоновъ.
— Ты чего тутъ уши разв?силъ? — строго зам?тилъ ему старшій баринъ. — Господскія р?чи, знаешь в?дь, не для холопскихъ ушей.
— Не погн?витесь, сударь, отозвался Самсоновъ. — Но и y нашего брата, холопа, душа русская и по родин? своей тоже скорбитъ.
— А помочь горю все равно тоже не можешь.
— Одинъ-то, знамо, въ пол? не воинъ; но найдись побольше такихъ, какъ я…
— Что такое?! — еще строже пріосанился Александръ Ивановичъ. — Да ты никакъ бунтовать собираешься?
— Покол? здравствуетъ наша благов?рная государыня Анна Іоанновна, бунтовать никому и на мысль не вспадетъ. Когда же ея въ живыхъ уже не станетъ, да придетъ то царствіе н?мецкое, такъ какъ же русскимъ людямъ не подняться на н?мцевъ?
— Вонъ слышишь, Петя, слышишь? — обернулся Александръ Ивановичъ къ младшему брату. — А все ты съ своимъ вольномысліемъ: пускаешься въ бес?ды съ холопьями какъ съ равными…
— А мн?, знаешь ли, такая простота ихъ даже нравится, — отозвался 'вольномыслящій' брать. — Воочію видишь, какъ пробуждается челов?къ, какъ начинаетъ шевелить мозгами. Ну, что же, Самсоновъ, говори, надоумь насъ, сд?лай милость, какъ намъ въ т? поры быть, что предпріять.
Добродушная иронія, слышавшаяся въ голос? младшаго барина, вогнала кровь въ лицо «холопа».
— Вы, сударь, вотъ см?етесь надо мной, — сказалъ онъ, — а мн?, ей-ей, не до см?ху.
— Да и мн? тоже, — произнесъ Петръ Ивановичъ бол?е серіозно. — Говори, не бойся; можетъ, что намъ и вправду пригодится.
Самсоновъ перевелъ духъ и заговорилъ:
— Цесаревна наша в?дь — подлинная дочь своего великаго родителя: душа y нея такая жъ русская, умъ тоже острый и св?тлый. И народъ объ этомъ хорошо знаетъ, кр?пко ее любитъ, а про гвардію нашу и говорить нечего: вс? какъ есть до посл?дняго рядового души въ ней не чаютъ, готовы за нее въ огонь и въ воду…
— Ну?
— Такъ вотъ, коли будетъ ужъ такая воля Божья и пробьетъ государын? смертный часъ, — кому и быть на ея м?сто царицей, какъ не цесаревн?? Вся гвардія, а за ней и весь народъ, какъ одинъ челов?къ, возгласить: 'Да здравствуетъ наша матушка-государыня Елисавета Петровна!'
— Ну, подумайте! Очум?лъ ты, паря, аль съ ума спятилъ? Не дай Богъ, кто чужой тебя еще услышитъ… — раздался тутъ изъ передней ворчливый старческій голосъ, и оттуда выставилась уб?ленная с?динами голова перваго камердинера Шуваловыхъ, Ермолаича. (Ни имени, ни прозвища старика никто уже, кажется, не помнилъ; для вс?хъ онъ былъ просто Ермолаичъ).
— Это ты, старина? — обернулся къ нему старшій баринъ. — Убери-ка его отсюда; не то еще на вс?хъ насъ б?ду накличетъ.
— Шалый, одно слово! У него и не туда еще дума заносится.
— А куда-же?
— Да хочетъ, вишь, грамот? обучиться. Ну, подумайте!
— Да, ваша милость, не откажите! — подхватилъ тутъ Самсоновъ. — В?къ за васъ Богу молиться буду.
— Мало еще своего д?ла! — продолжалъ брюзжать старикъ. — Батожьемъ-бы поучить — вотъ те и наука.
— Слышишь, Григорій, что умные-то люди говорятъ? — зам?тилъ Александръ Ивановичъ. — Знай сверчокъ свой шестокъ.
— Прости, Саша, — вступился младшій брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — св?тъ, а неученье — тьма. Отчего мы съ тобой изъ деревни до сихъ поръ толковаго отчета никакъ не добьемся? Оттого, что прикащикъ y насъ и въ грамот?, и въ ари?метик? еле лыко вяжетъ. Я, правду сказать, ничего противъ того не им?ю, чтобы Григорій поучился читать, писать, да и счету.
— А я р?шительно противъ того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вонъ; м?шаете только серіознымъ д?ломъ заниматься.
— Иди, иди! чего сталъ? — понукалъ Ермолаичъ Самсонова, дергая его за рукавъ. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!
Нехотя поплелся тотъ за старикомъ. Господа же принялись опять за свое 'серіозное д?ло'.
— Уморительный старикашка съ своей поговоркой, — говорилъ Александръ Ивановичъ, собирая карты. — Экая шваль в?дь пошла, экая шваль: ни живого челов?ческаго лица! Ну, подумайте!
Д?йствительно, счастье ему изм?нило; брать его то-и-д?ло объявлялъ квинты, четырнадцать тузовъ и насчитывалъ за шестьдесятъ и за девяносто. Александръ Ивановичъ потерялъ терп?ніе.
— Н?тъ, въ пикетъ теб? теперь безсов?стно везетъ! — сказалъ онъ. — Заложи-ка лучше: банчикъ.
— Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.
При разсчет? оказалось, что запись младшаго брата превышала запись старшаго на дв?надцать рублей.
— Вотъ эти дв?надцать рублей и будутъ моимъ фондомъ, объявилъ онъ.
— Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банкъ.
Но счастье не повернулось: карта понтирующаго была бита и фондъ банкомета удвоился.
— Ва-банкъ!
Фондъ учетверился.
— Ва-банкъ!
— Да что-жъ это, братъ, за игра? — зам?тилъ Петръ Ивановичъ. — Ты будешь этакъ удваивать кушъ, пока не сорвешь наконецъ банка?
— Это — мое д?ло.
— Ну, н?тъ! Пред?лъ ставкамъ долженъ быть. Еще два раза, такъ и быть, промечу.
— Еще десять разъ, голубчикъ!
